Мельбурн – Москва

Ощущение чистоты и порядка охватило меня уже на пороге – днем, видно, Марта Васильевна приходила прибираться. Сняв куртку и сунув ноги в заботливо выставленные ею на видном месте тапки, я прошел в комнату и замер – в углу, как когда-то давным-давно, в другой жизни, уткнувшись носом в угол, лежала лошадка Игорька. Кровь отхлынула от моего лица, в голове зашумело, я стоял и смотрел на лошадку, пока настойчивый трезвон в прихожей не заставил меня повернуться к входной двери. Женский голос снаружи настойчиво и громко звал:

– Алеша! Алеша, это я, Лида! Вы дома?

Потом щелкнул замок, и дверь открылась. Дочка Марты Васильевны – мелькнуло в мозгу, что, оказывается, ее зовут Лидой – увидела меня, смутилась и растерянно застыла на месте не решаясь войти. Я тоже смутился и пролепетал:

– Здравствуйте, я… извините, не сразу открыл, я….. Заходите, пожалуйста.

– Вы уж простите, ради бога, что маминым ключом открыла, звала, звала – думала, вас дома нет. Мама у вас тут сегодня убирала и Тошку с собой сюда взяла, а то у них в садике карантин, его девать некуда. Он тут у вас игрушку свою забыл, можно я заберу?

Тошка? До меня не сразу дошло, что Тошка – ее сынишка, внук Марты Васильевны. И что уткнувшаяся носом в стену лошадка Игорька принадлежит теперь ему.

– Да-да, конечно, берите.

Голос мой прозвучал сдавленно. Лида направилась было к брошенной игрушке, но вдруг остановилась и встревожено посмотрела на меня.

– Это вы что ж такой бледный? И голос совсем охрип, простыли, наверное? Так я сейчас маме скажу, у нее от простуды всего до кучи.

Взгляд ее был озабоченным, лоб прорезала глубокая складка. Почему, интересно, она всегда казалось мне эдакой злющей бабой-ягой? Да и не старуха она вовсе, лет на пять-шесть старше меня, не больше. Мне стало до того неловко из-за моих к ней прежних чувств, что я неожиданно для самого себя сказал:

– Нет-нет, благодарю вас, я здоров, просто… увидел лошадку и вдруг… накатило.

В глазах стоявшей передо мной женщины появилось понимающее выражение. Она шагнула ко мне, положила руки мне на плечи.

– Не годится так, один ты. Год-то уже прошел?

– Год? – я не понял, о чем она говорит. – Какой год?

– Год-то прошел после смерти жены?

– Год… я… нет, на следующей неделе будет.

Господи, а я ведь даже не считал дни, совсем не думал о приближающейся дате! Осенью, в годовщину самоубийства Ляльки, Шебаршин устроил большие поминки, но меня не пригласил – не хотел, как я полагал, лишний раз напоминать мне о моей собственной беде. И вот я забыл.

Сдвинув брови, Лида немного подумала, тряхнула головой и придвинулась ко мне еще ближе, почти вплотную.

– Ладно, ничего страшного, наверное, я ведь не в жены к тебе набиваюсь. Ты один, я тоже одна.

От нее пахло сиренью – дешевые отечественные духи, но мне всегда нравился запах сирени. И, ощущая стремительно нарастающее желание, я согласился:

– Да, наверное, ничего страшного.

С того дня Лида приходила ко мне регулярно, иногда оставалась на ночь. В те две недели, когда была ее смена работать, мы встречались изредка, а в следующие – почти каждый день. Из рассказов Лиды я узнал, что она выскочила замуж очень рано – в семнадцать лет, – но через пять лет муж с ней развелся и отсудил себе дочку. И теперь даже не позволяет им видеться.

– Как же так? – возмущению моему не было предела. – Ребенка должны были оставить с матерью!

– Богатый он, – с какой-то горькой покорностью вздохнула Лида, – всех судей купил, мне с ним не потягаться. Потом уже я в тридцать лет с тоски Тошку родила – от хорошего человека, только семейного, он у меня в киоске сигареты покупал. Всегда встанет у окошка и говорит, говорит. Мужик сам по себе не видный, но голос приятный, мне голос его нравился. Покупатель какой подойдет, он замолчит, отойдет – снова тараторит. Все про спорт – про футбол, про теннис, про борьбу. Ты-то, Алеша, сам спорт любишь?

– Ну, не знаю даже. Олимпиаду смотрю, иногда футбол. Не фанат, одним словом.

– Во-во, а этот, наверное, фанат был, все трещал, кто какой пас сделал, и что судьи, мол, все куплены, игроков из команды в команду продают – я-то в спорте не очень, только это и запомнила. Потом стал к нам домой забегать, но матери моей до жути боялся.

– Странно, Марта Васильевна вроде бы такой добрый и миролюбивый человек.

– Ну, во-первых, он женат, а во-вторых, его болтовня ее бесила. Так ему в лицо и говорила: про твой спорт, небось, дома слушать не хотят, вот ты к нам и являешься, а шел бы ты лучше к своей законной супруге, там тебе и футбол, и обед, нам скандала не нужно. Он поэтому только тогда приходил, когда мать на работе была. Как я от него залетела, она волосы на себе рвала, на аборт меня гнала.

– А он что?

– А что он? Повертелся, повертелся и тю-тю – исчез со всем своим футболом. Зато у меня теперь свой ребеночек, никто его не отнимет!

Она сказала это тоном девочки, гордящейся новой куклой. Я же мысленно подсчитал, что если она родила Тошку в тридцать, то теперь ей тридцать пять. Что ж, это такой возраст, когда люди сами распоряжаются своей жизнью, собственно, и наша связь началась по ее инициативе. Тем не менее, мне почему-то было неудобно перед Мартой Васильевной, и я старался лишний раз с ней не сталкиваться – даже деньги за уборку теперь передавал через Лиду. Самой Лиде тоже подкидывал деньжат. Сначала чувствовал себя неловко – вдруг обидится, решит, что ей платят, как проститутке, – ломал себе голову, выискивал в магазинах дорогие подарки. Она принимала их без всякого удивления, как нечто само собой разумеющееся. Спустя пару месяцев я решился – без особых мудрствований вложил в ее руку пачку купюр со словами: «держи, на расходы». Честно говоря, это сразу сделало отношения между нами много проще.

Глава восемнадцатая

Севу Баяндина я отыскал не в МГУ, а в Текстильном университете на кафедре информационных технологий – он вел там семинары и читал лекции. Парень Сева был очень толковый, но крайне нерешительный, его больше месяца пришлось уговаривать перейти к нам в отдел на высокооплачиваемую работу, при этом он постоянно твердил:

– Понимаешь, Леха, надо все взвесить, деньги – не главное в этой жизни, наш университет имеет мировую известность, тут престиж.

– Какой может быть престиж за пятнадцать тысяч в месяц? Хорошо, ты пока с папой-мамой живешь, а когда женишься?

– То-то и оно – на меня уже предки с обеих сторон наседают, внуков требуют, а мне пока, понимаешь, не охота. Прибавится зарплата – у них появятся новые аргументы.

– Зато ты сможешь купить машину. Подумай, Сев, а? Возьмешь кредит, при нашей зарплате за год его выплатишь. Не хочешь по Москве на лимузине разъезжать?

– Да, хорошо бы. Не лимузин, конечно, но какой-нибудь хороший внедорожник можно было бы взять, да? Ладно, Леха, я подумаю.

Полегоньку да помаленьку мне удалось преодолеть его сопротивление, и теперь я мог больше времени уделять разработке новых модификаций вируса, приобретя, к тому же, извечную благодарность родителей Севы.

В середине мая позвонил отец, сказал, что маме необходима срочная операция по удалению камней в желчном пузыре, и если я смогу прислать нужную сумму, то операцию сделают не в районной больнице, а в военном госпитале, где врачи и оборудование много лучше. В тот же день я перевел деньги, позвонил Шебаршину, предупредив, что оставляю отдел на Севу, и вечером вылетел во Владивосток.

После наркоза были кое-какие осложнения, но в целом операция прошла успешно. Через четыре дня маму выписали, но я решил задержаться во Владивостоке еще на неделю – отец, брат и невестка с утра уходили на работу, а возвращались только после шести, не хотелось, чтобы в первые дни мама оставалась дома одна. Я позвонил Шебаршину, чтобы предупредить, и он пробурчал: