Мерецков. Мерцающий луч славы

(Так оно и было. В феврале 1924 года Пленум ЦК партии принял решение форсировать уже начавшуюся реформу, а в марте, чтобы оперативно провести это решение в жизнь, был утверждён новый состав Реввоенсовета СССР.
– А 3.).

Помолчали. Потом Мерецков поведал Ольшанскому, что к нему приехала жена Дуня, квартира ей понравилась.

Вечером, когда солнце скатилось за горизонт, Мерецков возвращался домой. Неожиданно он вспомнил о Татьяне Игоревне Кречет, дочери хирурга Костюка. После приезда в Ростов он уже дважды приходил к ней, но соседка говорила, что Татьяна ещё не приехала. Гостила она в семье матери своего мужа в пятидесяти километрах от Ростова. Может, уже вернулась? Надо сходить, но сначала он позвонит жене и предупредит её, что домой придёт позже. Напротив в каменном доме на первом этаже находилась милиция, он зашёл туда и попросил у дежурного разрешения позвонить домой. Мерецкова сразу соединили с квартирой.

–  Дуняша, это я, Кирилл. Как ты себя чувствуешь? Хорошо?.. Я рад. Задержусь в городе ещё на часок, не возражаешь?

«И всё же кто у меня родится?
– в который раз спросил он себя.
– Вот если бы мальчик! Вырос бы он и пошёл по моей дороге в жизнь...» Мерецков сел в трамвай, доехал до рынка и минут через десять уже постучал в знакомую дверь. Ему открыла Татьяна. Она обрадовалась.

–  Проходите в комнату, садитесь. Я приехала под утро. Сегодня исполнилось три года, как я похоронила отца.

–  Игоря Денисовича мне жаль, - грустно молвил Кирилл Афанасьевич. Он подошёл к столу и сел.
– Его убили?

–  Да, это случилось вскоре после того, как вы побывали у меня в Москве.
– Татьяна глубоко вздохнула и тоже сена. Она подробно рассказала о гибели отца.

–  Вы, наверное, знали людей, окружавших Игоря Денисовича. Никто из них не мог совершить такое гнусное преступление?
– спросил Мерецков.

–  Нет, у папы были очень порядочные друзья, они скорее дали бы обидеть себя, чем подвели бы его.

–  И всё же, кто мог это сделать?

–  Я подозреваю одного близкого мне человека, - несмело заговорила Татьяна.

–  И кто же это такой?

–  Мне кажется, что это сделал его сын, а мой родной брат Аркадий. Он не простил отцу того, что тот после революции пошёл добровольно служить в Красную Армию, как это сделал его кумир генерал Брусилов. Папа к тому же долгое время был лечащим врачом Алексея Алексеевича, которого агенты Деникина пытались убить за то, что он перешёл на сторону большевиков, но это им, к счастью, не удалось...
– Она с минуту помолчала, о чём-то размышляя, потом вдруг добавила: - Я перед вами виновата. Помните, когда вы были у меня в Москве, ко мне приходил молодой человек?

–  Да, вы ещё сказали, что это ваш кузен.

–  То был мой брат Аркадий.
– Татьяна заметила, как гость наморщил широкий лоб.
– Он уезжал в Новороссийск, оттуда на пароходе должен был уйти за границу, и я боялась, что в Москве его могут арестовать. Отец предупреждал меня, что Аркадий может приехать в Москву и напакостить мне. Но брат предложил мне отправиться с ним за границу, потому что семью Костюк, мол, всё равно будет преследовать советская власть. Но я с ним не поехала.

–  Где он теперь?

–  То ли в Германии, то ли во Франции. Я с ним связь не поддерживаю.

–  Если вдруг Аркадий объявится, дайте мне знать.
– Мерецков протянул Татьяне листок, на котором был записан номер его телефона.

9

Начало марта 1924 года на Дону выдалось по-весеннему тёплым, правда, когда шли дожди, становилось прохладно. Мерецков всё последнее время проводил в поле, на учениях, и, хотя всё шло строго по плану, он был каким- то настороженным и грустным. Это заметил комдив Ольшанский.

–  Что-нибудь случилось?
– спросил он. Ольшанский находился на КП дивизии и в бинокль наблюдал, как сапёры обезвреживали минное поле противника, чтобы затем пехота ринулась на штурм его укреплений.

–  Тут такое дело...
– смущённо заговорил Кирилл Афанасьевич.
– Ночью у моей жены начались схватки...

–  Ты ждёшь малыша?
– уставился на него Ольшанский.
– Вот здорово! И что же ты сделал?

–  Отвёз её в роддом, а сам поспешил на службу. Теперь вот переживаю, как там она.
– Мерецков достал папиросы и закурил.

–  Почему же мне не позвонил, когда отвёз Дуняшу в роддом?
– сурово спросил комдив.
– Я бы разрешил тебе остаться там до выяснения ситуации.

–  Не хотел отвлекать тебя от важных дел. А тут ещё учения начались...

Ольшанский поправил на груди бинокль, подошёл к Мерецкову ближе.

–  Вот что, Кирилл. Оставь за себя своего заместителя, а сам поезжай в роддом. Город-то в тридцати километрах! Полчаса ходу, и будешь на месте. Или ты не уверен, что заместитель сумеет руководить войсками на учении?

–  Нет, что ты, он подготовлен хорошо, - смущённо ответил Кирилл Афанасьевич.
– И всё же...

–  И всё же тебе надо ехать!
– Ольшанский был в эти минуты не похож на себя, голос у него стал твёрдым и решительным. Казалось, он больше чем сам Мерецков пережимает за его жену.

Мерецков растерянный стоял на КП.

–  Чего ждёшь?
– рявкнул комдив.

–  Когда мне вернуться в штаб?
– спросил Кирилл Афанасьевич.

–  Решай сам, исходя из обстановки, понял?..

«Эмка», скрипнув тормозами, застыла у подъезда роддома. А тут, как на грех, когда проехали мост через Дон, подул ветер, нагнал чёрные тучи, грянул гром и с неба хлынули потоки дождя. Мерецков выскочил из машины, и, пока ему открывали дверь, он изрядно промок.

–  Вам чего, товарищ военный?
– спросила его дежурный врач приёмного покоя, полная, сероглазая женщина в белом как снег халате. Смотрела она на Мерецкова строго, словно он в чём-то перед ней провинился.

–  Моя жена здесь у вас, и я хотел бы знать, родила ли она?
– Голос его прозвучал тихо, но твёрдо.
– Прошлой ночью я доставил её сюда... Мерецкова Дуня...

–  Минутку.
– Врач полистала журнал.
– Да, есть такая, она ещё не родила.

–  Я могу пройти к жене?

–  Вы что, шутите?
– усмехнулась врач.
– Ну, учудил командир!

–  А можно передать ей записку?

–  Пишите!
– Врач улыбнулась.
– Только коротко и без жалости. Женщине перед родами волноваться никак нельзя!

Мерецков смутился и не сразу сообразил, что писать жене. «Коротко и без жалости...» Ох уж эти врачи, всё у них не так, как у других людей. Он сел за столик в углу приёмного отделения и стал сочинять записку. «Дуняша, милая моя жёнушка, душа у меня по тебе болит. Как ты себя чувствуешь? Ты уж, голубушка, крепись! Чует моё сердце, что ты мне подаришь мальчика. Но если и девочку, то моя любовь к ней будет покрепче брони танка... Краше тебя, Дуняша, у меня никого нет. Целую. Твой Кирилл».