Мерецков. Мерцающий луч славы

–  Чьи лекции вам больше всего нравятся?
– неожиданно спросил Снесарёв.

Мерецков смутился, однако заметил, что преподаватели и лекторы в академии весьма известны в войсках, им есть что сказать, есть чему научить молодых генштабистов и трудно выделить из них кого-либо.

–  Хитрите, товарищ Мерецков!
– Снесарёв лукаво повёл бровью.
– А чему вы научились за это время?

Мерецков ответил, что за прошедших два курса учёбы он понял главное: ведение войны - это и наука, и искусство, причём искусство сложное, требующее не только максимальной отдачи сил, но и серьёзных знаний, творческого их применения.

–  А если у человека есть природные способности, разве не может он применить их в сражении?

– задал вопрос Снесарёв.
– Я приведу вам два имени - Василий Чапаев и Семён Будённый. Весьма одарённые личности. Разве мало побед одержали они в Гражданской войне?

–  Факт, много, - согласился Мерецков.
– И воевали они не но шаблону, у каждого был свой стиль, свой почерк в бою. Но я считаю, что, как бы человек ни был одарён в военном деле, не всё зависит от природной смётки. Надо ещё иметь теоретические знания, чтобы в любой ситуации принять в бою правильное решение. Потому-то я был рад, когда меня направили на учёбу в Академию Генштаба.
– Кирилл Афанасьевич помедлил, ожидая, не возразит ли ему Снесарёв, но тот молчал, о чём-то задумавшись.
– Вот вы спросили, кто из преподавателей или лекторов мне по душе. Мне нравятся лекции профессора стратегии Свечина, профессора истории военного искусства Новицкого. Мы с ними изучали опыт Первой мировой войны. Что я вынес из их лекций для себя? В военном деле надо избегать шаблона, стремиться творчески подходить к проведению любой операции, даже самой небольшой, потому что, как любит говорить профессор Свечин, «из малого вырастает большое».

–  Чем вы занимались, когда воевали в Первой конной армии?
– Снесарёв закурил и протянул папиросы Мерецкову.
– Хотите?

Мерецков тоже закурил, затянулся, слегка кашлянув.

–  Чем я занимался? Рубил шашкой, как и все.

–  Я не о рубке, Кирилл Афанасьевич, - усмехнулся Снесарёв.
– За какой участок работы вы отвечали?

–  Ах вот вы о чём! Занимался разведкой. Знать противника, его силы и средства в предстоящем бою - это же очень важно!

–  Это ключ к победе!
– Снесарёв скосил на Мерецкова карие глаза.
– Вот мы говорили о неудаче войск Красной Армии во Львовской операции. Там сыграл отрицательную роль фактор времени. А ведь на войне время - немаловажный элемент в достижении победы. Его высоко ценили полководцы прошлого. Одна минута, говорил Суворов, решает исход баталии, один час - успех кампании, один день - судьба империи.

–  Я хорошо запомнил афоризм Наполеона: «Идите, бейте и не забывайте, что мир сотворён в шесть дней».

Снесарёв говорил о Львовской операции так, словно сам принимал в ней участие. И всё же Мерецков считал, что во всей этой истории есть вина Тухачевского. Разве Западный фронт, наступавший на Варшаву, действовал безупречно? Вот бы задать этот вопрос самому Тухачевскому!

И вскоре такая возможность слушателям представилась. После лекции о психологии широких народных масс во время революций и крупных войн, которую читал профессор Рейснер, Кирилл Афанасьевич задержался в аудитории.

–  У вас есть ко мне вопросы?
– Рейснер смотрел на него не мигая.

–  Я хотел бы кое-что уточнить по вашей лекции, - робко ответил Мерецков.
– Вы говорили нам о психологии широких народных масс во время революций. Тут всё ясно, но как эта психология проявляется на фронте среди бойцов и командиров, какова её роль? Можно ли назвать её решающей в целях достижения победы над врагом?

Профессор на минуту задумался, потом, словно что-то вспомнив, сказал, что революция и фронт вещи разные, но и в том и в другом случае люди жаждут победы. А бойцы на фронте - тот же народ, только он вооружён и доказывает своё отношение к революции на поле брани.

–  Возьмём Гражданскую войну, - продолжал Рейснер.
– Те, кто сердцем принял Октябрьскую революцию, сражались за её идеи в боях с неприятелем. А те, кому революция стала костью в горле, шли против красных бойцов. Их психология - психология убийц. Впрочем, человек я не военный и мне трудно рассуждать на примере людей военных. Вы задайте этот вопрос Михаилу Тухачевскому.

–  Я бы это сделал, но не так-то легко попасть к нему!

–  Завтра он будет здесь, - сообщил Рейснер.

–  Придёт читать нам лекцию?

–  Нет, его назначили начальником академии.

–  Правда?
– едва не крикнул Мерецков, давно мечтавший увидеться с этим выдающимся военным деятелем. В последнее время тот был на виду, командовал армией, Восточным, Кавказским и Западным фронтами.

–  Вчера я с ним беседовал, он-то и сказал мне, что получил новое назначение, - подтвердил профессор.

Но увидел Тухачевского Мерецков через неделю после разговора с Рейснером. Михаил Николаевич встречался со слушателями, и, когда зашла речь и о Западном фронте, который летом 1920 года не смог взять Варшаву, Мерецков задал вопрос: «В чём причина наших неудач на польском фронте?» Тухачевский слегка улыбнулся, но улыбка тут же растаяла на его лице, и он заговорил неторопливо, чеканя слова:

–  На эту тему я прочёл бы вам целую лекцию, ибо те стратегические вопросы, которые решал Западный фронт, коим я имел честь командовать, взаимосвязаны, одно вытекает из другого. А если объяснить коротко, то наша неудача в том, что были нарушены некоторые законы ведения войны. Что я имею в виду? Прочную связь тыла с фронтом, своевременное обеспечение войск всем необходимым, и в первую очередь оружием и боевой техникой, умелое использование ошибок врага, концентрацию наших войск на главном направлении, непрерывную разведку сил противника... Всё это и сказалось на неудаче нашего наступления под Варшавой.

«Он прав, руководить войсками в боевой операции - это искусство!» - подумал Кирилл Афанасьевич. И всё же ответ Тухачевского удовлетворил его не в полной мере. Почему-то Михаил Николаевич ни слова не произнёс о себе как о командующем Западным фронтом. А почему он промолчал? Вот в чём вопрос...

Январские дни 1921 года выдались на редкость морозными. Некоторые лекции руководство академии отменило, и слушателей отправили под Москву на заготовку дров. Работали там с утра до поздней ночи, стоя в сугробах по пояс, все промокли до нитки, а мороз усилился. Мерецков сильно продрог, и у него открылась рана. Об этом узнал комиссар академии и пригласил его к себе. Кирилл Афанасьевич пришёл сразу, будто ждал этого вызова.

–  Вот что, Кирилл, - сказал комиссар, - я решил предоставить вам отпуск по болезни на две недели.

–  А надо ли, товарищ комиссар?

–  Надо! У меня был врач, который смотрел вас, он считает, что вам необходимо отлежаться. Сегодня же вам оформят документы.

«Возьму завтра билет на поезд и через день буду в род ной деревне», - обрадовался Кирилл Афанасьевич. Что ему ещё надлежит сделать в городе? Ах да, зайти к дочери хирурга Татьяне, узнать, как поживает её отец. Потом он купит матери пуховый платок, она так просила...

До Арбата Кирилл Афанасьевич добрался не сразу. Едва вышел во двор, как началась сильная пурга. Она тысячами острых игл колола лицо, приходилось прикрывать его ладонью, а пальцы жёг мороз. Вчера тоже весь день сыпал снег, но не было ветра, и холод ощущался не так сильно. Кругом сугробы, и трамвай, на котором он ехал, с трудом пробивался вперёд, то и дело останавливался, пока рабочие деревянными лопатами очищали рельсы от снега.

Наконец показался Арбат. А вот и знакомая квартира. Мерецков стряхнул в подъезде снег, отдышался, нажал кнопку звонка и тотчас услышал пискливый женский голос: