Мёртвые души. Книга 1 и Книга 2

Только или — или.

И я уже знал, что отвечу.

Я стоял, как вкопанный. Внутри всё сжалось, как будто тело уже знало, что я собираюсь сделать — и категорически не одобряло. Но выбора у меня не было. Вернее, он был. Но оба варианта заканчивались болью. Один — быстро. Второй… дольше.

Я выдохнул.

— Ладно. Пусть будет претендент. Что бы это ни значило.

Старший на мгновение замер. Потом его лицо смягчилось. Он даже… кивнул. Неожиданно по-человечески.

— Правильный выбор, — сказал он, и на секунду мне показалось, что он действительно доволен. — Пусть ты и не понимаешь, что только что подписал.

Он протянул руку. Я машинально потянулся, но в следующий миг он схватил меня за запястье. Пальцы сомкнулись, как капкан, и всё вспыхнуло огнём.

Я закричал.

Не от страха — от живого, пульсирующего пламени, которое прошло от кисти до плеча и будто вплавилось под кожу. Жар, словно каленое железо, пыталось прожечь меня изнутри. Я упал на колени, второй рукой срывая с себя рубашку, будто это могло как-то помочь.

Он не отпустил.

— Это метка. — Его голос звучал спокойно, как будто он описывал рецепт каши. — Теперь, куда бы ты ни сбежал, я смогу найти тебя. Ты связан. Но не навсегда.

Наконец он разжал пальцы.

Я отвалился назад, тяжело дыша. Кожа на запястье была цела — но что-то под ней светилось. Красная, пульсирующая спираль, словно ожог в форме рун, мерцала, и я чувствовал, как она дрожит в такт сердцу.

— Это не татуировка, — продолжил он. — Это клеймо. Если ты умрёшь — я узнаю. Если сбежишь — я найду. Если предашь — я успею прийти раньше, чем ты осознаешь, что ошибся.

Я прижал руку к груди.

Сердце всё ещё колотилось, как бешеное.

Я хотел спросить: что теперь? Что вообще значит быть "претендентом"? Почему они сами не хотят этой роли?

Но вдруг осознал: а что, если роль претендента — не шанс на жизнь, а просто отсрочка перед худшим?

Что, если смерть была бы… милосерднее?

Он всё ещё смотрел на меня. Не как на врага. Не как на союзника. Как на… инструмент. Или пушечное мясо.

Я почувствовал, как внутри начинает просыпаться холод.

И понял — это только начало.

— А теперь иди, — голос Старшего стал жёстким, будто и не было той сдержанной «доброжелательности» минутой ранее. — Время не ждёт. Инструктор оценит, с чем мы имеем дело.

Он сделал ленивый жест рукой, и в дверях почти сразу появился силуэт — коренастый, с сутулой спиной и угрюмым лицом. Тот смерил меня взглядом, словно уже пожалел, что пришёл.

— Это и есть новый претендент? — пробурчал он, скривившись, будто я пахну хуже местного трапезного зелья.

— Да, — ответил Старший, не глядя на него. — Сделай из него что-нибудь. У тебя есть три недели.

Инструктор застыл.

— Три… что?

— Ты всё правильно услышал. Три недели.

— Он же… Видно же, что у него слабые средоточия, ещё и не все! Да он сдохнет на втором же дне, я тебе клянусь! Чтобы стать хоть кем-то — нужны месяцы, годы… А ты мне — три недели?! Да он не оборотень даже!

Старший посмотрел на него медленно. Очень медленно. И в этом взгляде было столько давления, что инструктор споткнулся о собственное дыхание.

— Три. Недели. — повторил Старший.

— …Да будет так, — буркнул инструктор, уже избегая взгляда. — Но потом не жалуйся, если он развалится у тебя на глазах.

Меня он схватил за плечо и буквально вытолкал за дверь. Прошли молча — за дом, потом вниз по дорожке, дальше через тесные деревянные постройки, мимо костров, где сидели такие же полуголые, заросшие и молчаливые «ученики». Некоторые смотрели на меня, но в их взгляде не было ни злобы, ни интереса. Скорее… ожидание. Как будто они уже знали, чем всё закончится.

Мы добрались до небольшого амфитеатра, вырезанного прямо в склоне холма. В центре — грубо вытоптанная арена, обнесённая заострёнными кольями. Инструктор обернулся, хрустнул шеей.

— Три недели… — пробормотал. — Хрен тебе, а не три недели, придурок. Ты даже не знаешь, как кулак правильно сжать. С такими, как ты, обычно не церемонятся.

Он плюнул на землю и посмотрел мне прямо в глаза:

— Надейся, что умрёшь быстро. Это будет твоей самой большой победой.

Я стоял, молча. Словно слова перестали иметь смысл. В голове всё ещё пульсировало эхо:

Три недели.

Чёрт. Я ведь надеялся, что попал сюда лишь на пару дней. Максимум неделю. Что мир просто… треснет, как старая плёнка, и я проснусь у себя дома. Может, даже с головной болью — но дома.

Но теперь… теперь стало ясно.

Никто меня не спасёт. Никакое чудо не случится.

Через три недели здесь произойдёт что-то важное. Судя по взглядам, это либо посвящение… либо бойня.

И я не был уверен, к чему из них готовиться.

Инструктор гнал меня кругами по пыльной арене до тех пор, пока лёгкие не начали гореть огнём, а колени не дрожали от изнеможения. Я несколько раз падал, но вставал, потому что он не останавливался. Даже не смотрел — просто шёл рядом, как будто проверяя не выносливость тела, а силу желания выжить.

— Слаб, — наконец бросил он. — Но, может, ещё не совсем безнадёжен.

Я упал на одно колено, вытирая пот с лица. Инструктор протянул мне флягу. Горло пересохло настолько, что я глотал воду, не чувствуя вкуса.

Он присел рядом, хрустнув суставами.

— Раз ты ещё жив, значит, хоть какое-то средоточие получил, — сказал он, в упор глядя на меня. — Простое, наверняка. У всех новичков так. Одно из трёхуровневых.

Я кивнул. Нехотя, будто признал это с неохотой. Хотя на самом деле — соврал. Масштабируемое. Я до сих пор не до конца понимал, что это значит, но нутром чувствовал — это не то, что здесь у всех. Что-то редкое. Может, слишком редкое.

И потому — опасное. Знание об этом легко могло оказаться смертным приговором.