Месть
Шрифт:
– У меня в кабинете или поблизости не было женщины, красивой женщины?
– Нет.
– Берил Три погибла.
Он промолчал.
– Эймс?
– Я.
– Ее убили у меня в кабинете.
– Значит, это ее кровь я смывал? Как она умерла?
– Вряд ли тебе нужно это знать.
– Я хочу знать, Льюис.
– Монтировка. Я кажется, догадываюсь, где ее дочь. Наверное, я найду ее. Ты не съездишь со мной?
– Съезжу, - ответил он.
– Видимо, понадобится оружие.
– Разумеется. Она с человеком, который убил миссис Три?
– Я не знаю.
– Надеюсь, так, - сказал он.
– Я заеду за тобой через десять минут.
–
В моем сне было три человека в платках. Одним из них была Энн Горовиц. Кажется, вторым был Эймс Маккини.
Эймс ждал меня у входа в «Техас». Поверх своего обычного костюма он надел плащ. Погода стояла теплая и солнечная, но я знал, что у его плаща очень глубокие карманы, достаточно глубокие для короткого или укороченного ружья.
Эймс сел в машину и закрыл дверь.
– Если это он убил миссис Три, я собираюсь с ним покончить, - сказал он.
– Я подумал, что лучше сразу сказать тебе.
– Спасибо, - ответил я, - но если это решение бесповоротное, я не могу взять тебя с собой.
Я ехал по Фрутвиллу, к Сорок первой.
– Тогда я потерплю, - сказал он.
На этом наш разговор окончился. Я подумал, стоит ли включать радио, и решил, что нет. С Сорок первой я свернул направо, проехал мимо высоток и через мост на набережную Берд и двинулся по Сент-Арманд-серкл. Здесь было полным-полно туристических машин. Я сделал крутой вираж, чтобы не врезаться в запряженную лошадью коляску с туристами, и поехал к набережной Лонгбоут, еще через один мост и по Галф-оф-Мехико-драйв, единственной дороге на острове длиной в одиннадцать миль.
Набережная Лонгбоут - это деньги. Слева от нас тянулись пляжи и высотные многоквартирные дома, справа - частные коттеджи. Зимой здесь жили богатые немцы и французы. Кинозвезды строили здесь многомиллионные виллы, а Джон Пираннес и ему подобные спокойно торговали попавшими в беду людьми, сомнительными участками земли и еще более сомнительными планами обогащения.
Я подъехал к охраняемым воротам курортного комплекса Бич-Тайдс, опустил окно и вежливо улыбнулся.
– Мистер Пираннес ждет нас, - сказал я.
Охранник был старый, но неглупый человек. Он поглядел на Эймса, который смотрел прямо перед собой, вернулся в свою будку, набрал телефонный номер и через полминуты вышел.
– Никто не отвечает, - сказал он.
– Извините.
– Я только...
– Извините, пожалуйста, - повторил он так, как будто ему в самом деле было неудобно.
Я дал задний ход, развернулся и снова покатил к Галф-оф-Мехико-драйв, где сделал то, что должен был сделать сначала: подъехал к небольшому торговому центру в четверти мили от дома Пираннеса и припарковал машину. Немногие магазины были открыты, но стоянка не пустовала. Мы с Эймсом вернулись к Бич-Тайдс в надежде, что полицейский не остановит нас и не станет расспрашивать. Пройдя под деревьями, мы обнаружили проход в кустах. Охрана здесь была строга у ворот, но почти ни один из прибрежных комплексов не был окружен сплошной стеной.
Я подумал, что ночью охрана, возможно, строже, но видеокамер на деревьях не заметил. Бич-Тайдс определенно нуждался в консультанте по охране.
Мы прошли мимо круглого пруда с дремавшей возле него цаплей, мимо площадки для барбекю и вышли на пляж. Я снял рубашку и забросил ее на плечо.
– Ты - кинозвезда на пенсии, - сказал я, помахав троим малышам, строившим замок из песка.
– Ковбой, как Джон Уэйн.
– Если тебе все равно, - ответил он, - я буду Баком Джонсом.
Дети перестали копошиться и уставились на Эймса. Мимо нас пробежал босой человек в красных плавках и белой футболке с портретом Бетти Буп, оставляя
следы на песке. Он посмотрел на нас; я расхохотался, будто Эймс сказал что-то очень смешное, но тот продолжал смотреть прямо перед собой. Я подумал, что поступил не самым разумным образом, взяв его с собой, а может быть и придя сюда. Но я не мог думать ни о чем, кроме четырнадцатилетней девочки, чья фотография лежала у меня в бумажнике, ее погибшей матери, ее отце, который продал ее, и Джоне Пираннесе, который ее купил.Зайдя за здания Бич-Тайдс, мы прошли вдоль небольшого бассейна. Плескавшийся в нем одинокий старик кивнул нам как старым знакомым.
Мы заглянули в три дома, читая списки имен на внутренних дверях и избегая охранников, которые разъезжали на маленьких картах. В третьем здании мы наконец увидели надпись: «Дж. Пираннес», и я нажал кнопку.
Ответа не последовало.
Я нажал снова. На этот раз послышался женский голос:
– Алло.
– Джона Пираннеса, пожалуйста, - попросил я.
– Он не может подойти, - сказала девушка.
– Почему?
– Кажется, он умер, - сказала она.
– Адель?
– Да.
– Адель, нажми, пожалуйста, кнопку и впусти меня, - сказал я.
– Кнопку?
– На домофоне, возле двери, где-то там.
– А кто вы? Полиция?
– Сообразительная девочка, - сказал я.
– Открой дверь.
Я услышал щелчок и замер, прижав трубку к уху и не спуская глаз с дорожки, где в любой момент мог появиться охранный патруль. Затем послышалось жужжание. Я повесил трубку, и мы вошли в вестибюль. Квартира Пираннеса находилась на шестнадцатом этаже. Через двадцать секунд мы были наверху и бежали по коридору. Эймс почти не отставал от меня, несмотря на длинный плащ, ружье и тридцать лет разницы в возрасте. Дверь квартиры Пираннеса была заперта. Я постучал один раз, потом еще.
– Кто там?
– спросила Адель.
– Ты только что разговаривала со мной по домофону. Открой дверь, Адель.
– А вы кто?
– сказала она.
– Я друг твоей матери.
– Моя мать умерла.
Голос у нее был совсем как у ребенка.
– Я знаю. Кто тебе сказал?
– Мистер Пираннес. Ему кто-то позвонил, и он сказал мне. Кому надо было убивать мою мать?
Девочка плакала.
– Я думаю, гораздо лучше будет поговорить об этом в квартире.
– Я могу отстрелить замок, - спокойно предложил Эймс.
– Слишком много грома.
– Но ничего лучше мы не придумаем.
– Адель, - снова попробовал я, надеясь, что соседи нас не слышат, - Пираннес мертв?
– Кажется, да, - ответила она.
– Мы разберемся с этим, - сказал я.
– Мы?
– спросила она.
– Я и еще один друг твоей матери. Меня зовут Лью Фонеска. Моего друга, тоже друга твоей матери, - Эймс Маккини. Я знаю Салли Поровски, мы с ней друзья.
Последовало долгое молчание. Не оглядываясь по сторонам, Эймс достал из-под плаща ружье и направил его на дверь.
– Я выстрелю, а ты просунешь руку и откроешь, если дверь не откроется сама, - сказал он.
Дверь открылась прежде, чем он успел выстрелить.
Увидев направленное на нее ружье, девочка отступила назад, закрыла лицо руками и заплакала.
– Все хорошо, - успокоил я ее.
– Эймс не собирается в тебя стрелять.
Худенькая испуганная девочка с растрепанными волосами стояла босиком посередине абсолютно белой комнаты. Мебель, стены, ковры - все было белого цвета. Казалось, она играет в переодевание. Старомодное платье из красного гипюра, слишком тесное для нее, помада размазана, тушь - сплошное пятно на левом глазу и подтек под правым. Эймс опустил ружье.