Место назначения неизвестно

В сторону отложены опрятный костюм маленькой американки, твидовые куртка и юбка Хилари, монашеская ряса — и болтовней уже заняты три марокканские женщины. Вся затея несла в себе какое-то странное чувство нереальности.

Теперь, когда мисс Нидхайм избавилась от монашеской рясы, придававшей ей какую-то неопределенность, Хилари получила возможность рассмотреть ее более внимательно. Мисс Нидхайм была моложе, чем казалась. Возможно, не старше тридцати трех — тридцати четырех лет. В ее облике все определялось чистоплотностью и аккуратностью. Бледная кожа, короткие крепкие пальцы, холодные глаза, время от времени вспыхивавшие каким-то фанатичным огнем, скорее отталкивали, чем привлекали. Говорила она резко и непреклонно. И к миссис Бейкер, и к Хилари относилась с явным презрением, как к людям, недостойным того, чтобы общаться с ней на равных. Надменность раздражала Хилари. Что касается миссис Бейкер, то она, казалось, ничего не замечала. Странно, но Хилари чувствовала значительно большее расположение и симпатию к двум хихикающим берберским женщинам, приносившим им пищу, чем к своим попутчицам из родного Западного мира. Мисс Нидхайм была абсолютно безразлична к тому, какое впечатление она производит на окружающих. В ее поведении была какая-то скрытая нетерпеливость, и было очевидно, что страстное желание продолжить путешествие вытеснило у нее малейшее проявление интереса к своим попутчицам.

Оценить позицию миссис Бейкер для Хилари оказалось намного сложнее. По сравнению с бесчеловечностью немки миссис Бейкер поначалу производила впечатление обычного нормального человека. Но стоило солнцу спуститься к горизонту, как Хилари была озадачена и испытала еще большее отвращение к миссис Бейкер, чем к Хельге Нидхайм. Своим поведением, доведенным до совершенства, миссис Бейкер напоминала робота. Все ее объяснения и замечания были естественными, нормальными, обычными, но создавалось впечатление, что вместо нее все это говорит актер, играющий свою роль уже, наверное, в семисотый раз. Ее действия были автоматическими, возможно, не имеющими никакого отношения к тому, что миссис Бейкер думает или чувствует на самом деле. Кто же такая миссис Кэлвин Бейкер, размышляла Хилари. Почему она играет свою роль с таким доведенным до совершенства автоматизмом? Может быть, она тоже фанатичка? Тоже мечтает о прекрасном новом мире? Тоже участвует в отчаянном восстании против капиталистической системы и от нормальной человеческой жизни отказалась из-за политических взглядов и убеждений? Ответить на вопросы было невозможно.

Путешествие возобновилось с наступлением вечера. Автомобильный фургон заменил открытый туристский автомобиль. Все были в национальной одежде, мужчины в белых чалмах на голове, женщины — в парандже. Поездка продолжалась всю ночь.

— Как вы себя чувствуете, миссис Беттертон?

Хилари улыбнулась Энди Питерсу. Солнце только что взошло, и они сделали остановку на завтрак: местный хлеб, яйца и приготовленный на примусе чай.

— У меня ощущение, что все это сон, — ответила Хилари.

— Действительно, у нашего приключения все признаки сна.

— Где мы находимся?

Он пожал плечами:

— Кто знает? Несомненно, знает наша миссис Кэлвин Бейкер, но кроме нее никто.

— Очень заброшенная местность.

— Практически пустыня. Но в общем-то так и должно быть, не правда ли?

— Имеете в виду, чтобы за нами нельзя было проследить?

— Да. Ведь понятно, что вся затея должна быть тщательно продумана. Каждый этап нашего путешествия независим от другого, а так оно и было. Самолет разбился и сгорел. Древний фургон ехал всю ночь. На тот случай, если его кто-то заметит, на нем была табличка, что он принадлежит археологической экспедиции, проводящей раскопки в окрестностях. На другой день туристский автомобиль, набитый берберами, — зрелище для здешних дорог самое обычное. Что касается следующего этапа, — он пожал плечами, — кто знает?

— Но куда же мы едем?

Энди Питерс покачал головой:

— Что толку спрашивать? Узнаем.

Француз, доктор Баррон, вступил в разговор:

— Со временем узнаем. Но как примечательно, что мы не можем удержаться от вопросов! В нас говорит наша западная кровь. Сказать: «На сегодня достаточно» — это не о нас. Всегда есть завтра, мы живем завтрашним днем. Забыть все вчерашнее, стремиться к завтрашнему дню. Вот в чем мы нуждаемся!

— Хотите ускорить вращение Земли, доктор, не так ли? — спросил Питерс.

— Нужно еще так многого добиться, — ответил доктор Баррон. — А жизнь так коротка! Если бы у меня было больше времени! Больше времени, больше времени. — Он темпераментно взмахнул руками.

Питерс повернулся к Хилари:

— Что это за четыре свободы, о которых говорят у вас в стране? Свобода от нужды, свобода от страха…

Француз перебил его.

— Свобода от дураков! — горько воскликнул он. — Вот что нужно мне! Вот в чем нуждается моя работа. В свободе от непрекращающейся сутяжнической экономии! В свободе от всех придирчивых ограничений, которые мешают любой работе!

— Вы бактериолог, не правда ли, доктор Баррон?

— Бактериолог! Ах, вы не представляете себе, друг мой, какая это восхитительная наука! Но для занятия ею требуется терпение, бесконечное терпение, повторение экспериментов и деньги. Много денег! Нужны помощники, оборудование, сырье. И, если получить все, что требуется, всего тогда можно будет достичь!

— И счастья? — спросила Хилари.

Он одарил ее мимолетной улыбкой, неожиданной для него.

— Ах, мадам, вы женщина! Только женщины во всем ищут счастья.

— И редко находят?

Он пожал плечами:

— Может быть.

— Личное счастье не имеет значения, — серьезно сказал Питерс. — Нужно стремиться к счастью для всех, к братству по духу! Для рабочих, свободных и объединившихся, обладающих средствами производства, освободившихся от поджигателей войн, от алчных и ненасытных чудовищ, сосредоточивших все богатства в своих руках! Наука — для всех, и не должно быть никакого соперничества между различными державами.

— Именно! — подхватил Эрикссон. — Хозяевами мира должны стать ученые. Они должны руководить и править. Они и только они являются сверхлюдьми. Только сверхлюди имеют значение. С рабами нужно обращаться хорошо, но они остаются всего лишь рабами.

Хилари отошла чуть в сторону от беседующей группы. Через минуту-другую к ней подошел Питерс.

— Вы выглядите испуганной, — весело заметил он.

— Так и есть. — Она коротко и тихо усмехнулась. — Конечно, то, что сказал доктор Баррон, правда. Я всего лишь женщина. Я не ученый, не занимаюсь ни исследовательской работой, ни хирургией, ни бактериологией. Боюсь, не обладаю и выдающимися умственными способностями. Я ищу, как сказал доктор Баррон, счастья, как любая другая глупая женщина.

— Ну и что же в этом страшного? — спросил Питерс.

— Чувствую, что эта компания выше моего понимания. Я ведь только женщина, которая хочет воссоединиться со своим мужем.

— Очень хорошо, — ободрил ее Питерс. — Вы представляете собой основы общества.

— Мило с вашей стороны вложить в это такой смысл.

— Но это Правда. — Он добавил, понизив голос: — Вы очень любите своего мужа?

— Разве я была бы здесь, если бы это было не так?

— Вы разделяете его взгляды? Насколько я понимаю, он коммунист?

Хилари попыталась уклониться от прямого ответа.

— Что касается коммунизма, — сказала она, — вас ничто не поразило в нашей маленькой группе своей необычностью?

— Например?

— Все мы направляемся в одно место, взгляды же наших попутчиков не кажутся уж очень похожими.

Питерс задумчиво произнес:

— Да, конечно. В этом что-то есть. Я как-то не задумывался, но мне кажется, что вы правы.

— Не уверена, что доктор Баррон вообще обращает внимание на политику. Ему нужны только деньги для его экспериментов. Хельга Нидхайм рассуждает, как фашист, а не коммунист. А Эрикссон…