Место третьего

Бабочки… Опять бабочки. Простой набросок с каким-то неопознанным, существующим, наверное, только в воображении Агацумы, растением, вокруг которого порхают эти два насекомых. Перелистываю. Ещё один карандашный набросок, на этот раз что-то вроде пейзажа: деревья, горизонт, заходящее солнце, трава. Одним словом, скука. И выполнено так схематично, почти небрежно. Возможно, заготовка для работы красками — я-то не знаю всей технологии процесса. Быстро пролистываю ещё несколько страниц, на которых опять мелькает какая-то растительность и снова бабочки. Да уж… Хорошо, что хотя бы в Системе у Соби фантазия работает как нужно.

Уже собираюсь закрыть альбом, как вдруг на одном из последних листов замечаю силуэт — а это уже что-то совершенно новое, ведь, судя по остальным работам, на рисовании людей Агацума не специализируется. Открываю рисунок, рассматриваю внимательнее… и что-то не пойму, что вижу.

Это тоже набросок, без деталей, без жирных линий, но кое-что всё-таки прорисовано вполне чётко. Человек сидит спиной к зрителю в три четверти, лица его не видно. Сидит он на чём-то низком, упираясь локтём в колено, и рассматривает что-то на ладони, поднеся её к глазам. Казалось бы, ничего особенного. Вот только причёска у этого человека подозрительно знакомая, и Ушки эти я уже где-то видел. Более того, на том месте, где полагается болтаться хвосту, узнаваемая пустота. И вот эта лёгкая куртка… Не она ли часом сейчас висит у меня в коридоре на вешалке?!

Судорожно перелистываю ещё страницу. А это уже портрет. Весь лист занимает набросок лица. На рисунке полно затёртостей — результат многократной работы ластиком, линии перекрывают одна другую. Но не узнать собственные губы и нос я просто не могу.

Листаю дальше, закипая всё больше и больше. Ещё несколько «лиц» на всю страницу. Все они, разумеется, похожи, но на каждом лучше остальных проработана какая-то отдельная часть: то отрисованы губы, а всё остальное размыто, то глаза детализированы вплоть до ресниц, зато нос изображён двумя штрихами… И вот я добираюсь до последнего рисунка, над которым медитирую почти полминуты. Это уже далеко не набросок, а почти полноценный портрет. Немного незаконченный — видимо, именно это он рисовал, когда я проснулся и нарушил процесс, — тоже видна работа ластиком, но тем не менее. Портрет. Мой. Нужно отдать Агацуме должное, даже схожий с оригиналом. Но, чёрт возьми, у меня глаза закрыты! Он рисовал спящего меня!

Шум воды резко стихает, дверь ванной открывается.

— Что это?! — оборачиваюсь, потрясая альбомом в воздухе. — Ты что, рехнулся?!

Замешательство на лице Агацумы быстро сменяется удручённо-расстроенным выражением.

— Прости. Я не думал, что ты это увидишь.

— Вот как? Во-первых, нельзя рисовать спящих. Во-вторых, я не давал согласие на то, чтобы… оказаться в твоём альбоме.

— Спящих нельзя фотографировать, — кротко поправляет Соби, подходит и пытается ненавязчиво у меня этот альбом из рук забрать.

Я не отдаю и прячу за спину. Соби замирает в шаге от меня.

— Зачем ты меня рисовал?

— Я привык рисовать всё, что привлекает внимание и что является красивым.

— Значит, по-твоему, я красивый? — злость слегка отступает, потому что ситуация попахивает настоящим идиотизмом.

— Конечно, Сэймей. Ведь ты — моя Жертва.

И снова спасибо Ритсу-сенсею. Жертва — это же самое умное, самое красивое и самое восхитительное существо на планете. «Основы взаимодействия в паре», глава вторая. Хоть учебник и для Бойцов, я читал.

— Не я — твоя Жертва, ты — мой Боец, — лениво поправляю я, возвращая альбом. — Избавься от этого. Это отвратительно.

Чувствую себя как жертва вуайериста, живущего в доме напротив.

Агацума молча берёт альбом, вырывает последние несколько листов, сворачивает его трубочкой и убирает в сумку. Листы складывает в четыре раза и суёт в карман. Только хочу напомнить ему, что ведро, вообще-то, у него перед носом, как вспоминаю, что сам же велел не разбрасывать у меня свой мусор.

Нужно бы, наверное, приказать не рисовать меня больше, но, если захочет, он всё равно обойдёт мой приказ, просто я результатов его художества не увижу.

Соби быстро убирает карандаши и ластики, вешает сумку на плечо и идёт в прихожую, чтобы обуться. Я озираюсь, вспоминая, какой сегодня день, и прикидывая, какие учебники мне понадобятся до обеда. А ведь Мимуро вчера наверняка ждал меня с домашней работой по истории, да так и не дождался.

— Сэймей, я могу идти?

— Да, да, иди уже, я тебе десять минут назад об этом сказал.

— До свидания, Сэймей.

— Пока.

Дверь за Агацумой мягко закрывается. До начала урока остаются считанные минуты. Торопливо бросаю в сумку несколько книг, переодеваюсь в свежее и выхожу из комнаты. Даже кофе не успел глотнуть. А всё из-за Соби! Нет чтобы разбудить меня на полчаса раньше. А если бы я до обеда проспал, он бы так и сидел? Ну да, сидел. И дорисовать бы успел.

Не прекращая мысленно ворчать, выбираюсь на улицу. К счастью, до учебного корпуса уже рукой подать. Но только подхожу, как входные двери распахиваются и навстречу мне появляется странная процессия. Во главе её — Минами, идёт, хмурится, смотрит себе под ноги; за ним Нагиса и причитающая Чияко-сенсей; замыкают это шествие жутко довольный комендант, два охранника — тех самых — и внезапно Накахира. От удивления я даже останавливаюсь.

— Аояги-кун, — говорит Минами, проходя мимо, — все обвинения в краже с вас сняты. А также ограничения на выезд из школы. Идите на занятия.

В полной растерянности перевожу взгляд на Накахиру, который идёт с опущенной головой, но, увидев меня, слегка поднимает Ушки и грустно улыбается.

— Чияко-сенсей, — подхожу к старушке и удерживаю за локоть, чтобы она притормозила, — что происходит?

— О, Сэй-кун… — растерянно говорит она, заметив меня только что. — Накахира-кун сознался в краже. Кто бы мог подумать… Ума не приложу, зачем ему это понадобилось.

Правильно, сенсей, потому что не знаете, куда класть.

Ну надо же, какой идиот! Зачем он это сделал? Ведь и собаке понятно, что он тут ни при чём. Зачем он взял вину на себя? Только не говорите, что из-за меня, а то лопну со смеха. И Минами всё понимает, вот и ходит мрачнее тучи.

— Куда его повели, сенсей?

— В изолятор, — Чияко тяжело вздыхает, качает головой и, продолжая причитать себе под нос, устремляется вслед за остальными.

В принципе, я мог бы и не торопиться на урок, потому что в аудитории всё в буквальном смысле бурлит. Гул стоит такой, что приходится перекрикиваться; Ямада-сенсей беспомощно ходит между рядами, призывая всех к порядку, но видно только, как у неё открывается рот — слов не слышно совсем. Прохожу к своей парте, что называется «под шумок», сажусь рядом с Мимуро.

— Это из-за Накахиры? — интересуюсь, доставая учебник.

— Да, он тут такой спектакль устроил, — Мимуро морщится. — Яманака-сан проходил мимо, остановился поговорить с Ямадой-сенсей, а этот Накахира всё сидел, собирался с духом, а потом подошёл и заявил, что виновен в краже. Яманака-сан только дал ему вещи собрать, а сам в это время охрану вызвал и директора. Понятное дело, пока Накахира укладывался, тут вот это и началось, — он обводит подбородком класс.

— Вот идиот, — бормочу я в сторону.