Межгосударство. Том 1
Шрифт:
Глава вторая.
Великий бамбуковый забор
Тень многоразовой петли падает с криком с карниза,
Трепещет от обиды собирательный образ горла.
Есть, есть осязаемые истоки и у каприза,
Тень и душу, здесь как единое целое, насквозь протёрло.
Сталь собирательного образа лезвий, выглядывает из ножен,
Бьётся неизношенное сердце и плачут втянувшиеся вены,
Снова хитрое, превратившееся в каменное, горло понять не может
Отчего оно в списках на вход в прозекторскую, значится первым.
Не дано, вот ведь ядрическая банальность, человеку крыльев -
Он себя любя и думая, что для общей пользы, с высоты бросает,
У подножья рабицы из удочек – ступеней стылых,
Он себя на донорские, но ненужные куски кромсает.
Яд под кожей сочится, представая в итоге деятельности смертью,
Никого, даже кита эволюционировавшего в слона, после той не жалко.
Разбегались морщины от якобы смешливости оппонента, сетью,
Но туго намотанные на бывавшую в настоящем деле палку.
Жизнь, эта продувная железнодорожная бестия, под рельсы уложит шпалы,
Стук колёс лучше всякого, в том числе в Третье отделение, стука,
Вырастает себе, без воды и являющихся за копьями рыцарей, помалу
Превеликий забор из самого,
«Если просить у превеликого забора наследственных рубинов побряцать, разорит окружающих в трёхшаговой доступности. Если просить превеликий забор застить пантеону газами с первого неба, не могли предписывать, лишит возможности читать и слушать сказки, никогда не узнаешь о. Если станешь уверять превеликий забор в нежелании своём жить, вряд ли вывалится штакетина на сорок удилищ. Превеликому забору нужны твои желания. Тогда я хочу не жить. Так строится». Из части первой «Апологии самоубийства» Эмиля Коновалова.
Род Коноваловых не столь вкусившим крестоносия как те же Новые. Первым Новых Анатолий I сынок-в задницу мира нырок Готффрида. Последние времена года слились в одну зимонеделю под шлемом, ныне по делу и без дела Джеком. Сражения как часть обретения оставшихся в списке зуботычин и засады на поспать, бесконечное воздевание, тычки копьём и более прихотливое с алебардой, вечерние костры (крупицы характерного бытия вроде запаха жареного и кислоты вина, вони немытых крестьянских, вечного хотения спать, вечной боли в животе, грязи полевой жизни, ломоты в пальцах и боли от ран, как-то не закрепились, крестоносцы Раймунда Тулузского в Антиохии), заверения королевских чиновников и купцов о кладах под всеми минаретами и чайханами, дома краснопетушили и перебивали право собственности в Лондоне, их предсмертные икания, мелькающая пред жаждавшими пейзажа череда шоссов, котт, котарди, жиппонов, сюркотт и упеландов, без лиц и обликов, цвета и крои, в особенности краткоспешные над богачами, подсудимого к Джеку, тот за несколько мгновений в нём виновного в отдалённости Африки или в, один материк раскололся на многие, тут же расходуя. Теперь ополчение проклятых ремесленников вперемешку с гарнизоном Тауэра выбило из Лондона и оттеснило в Суссекс. В последние дни – все приближённые видели – Джек искал возможности позаигрывать со, высматривая через медные окуляры самопальной шлифовки. Устал от смертей и в рамках бронтофобического озарения вспомнил о своём воспитании и юности, когда слугой при братьях и дворецким при отце, о тех мутуализмических, Готффрид вбивал в их головы при помощи собрания сочинений. Среди почти все привёл в «Протесте бедных Кента», даже проповеди об убийстве ради высшего других, но убийств сделалось уж. Сам не заметил, увяз, превратился в первого лиходея круглого стола переговоров. Вокруг, помещённое в котёл болото, кипело, Джек в середине линии восставших, то прячась за спины, то предоставляя собственную, когда точно, за ней некому. Меч раз за разом вспарывал эфир во имя, на себя удары, рубил в тело пики, цеплялся за грязь, но вновь, орган власти Приапа. Искал смерти, она замечала, не защищаться выше сил, этим, как думал, предаст соратников, отца и братьев, давно разделились, Карл умер когда псевдоджеку десять, как и он сейчас, в битве, не в Льюисе, под Торунью, расплевавшись с тевтонскими. Через год сделал вид, умер, отец, Якоб сделал вид, пропал где-то в Польше, укрепив славу придворного интригана-чревоугодника. Джек рубит по голове в кособоком кожаном, похожий на ожившую ведьминскую тыкву для гримуара, останавливается, на его мече кровь всех, кто вышел из первобытности и рассредоточился, выпачкан от гарды до острия. Подносит к горлу, сегодня намеренно не одел свой с отвалившимся где-то под Севеноксом хауберком, левой рукой за лезвие, резко вскрывает, мгновение кожей на кадыке скользкость чужой крови. Последнее что видит, лицо толстяка с вертикальным зрачками.
Притягательный разве для людоеда, с лоснящимся и округлой, коровья лепёшка под равномерно колёса нескольких, проплешиной, обладатель жиров, за умеренным колченогим, с жадностью разрекламированную слойку. Большой сдобный, начинённый выдоенной вишней, самосадным крыжовником, чёрствой патокой, бестолковыми стараниями, ещё Бог знает. Подле на столе разорванная промасленная, лакомство-хеатускопия сюда тонкими путями. Пожирал сдобные так яростно, выдержал трёхмесячный на столбе, сто дней на совокуплённой муке и обитании лягушек, не позволял угодничать собственному до степени, не откусывал крупнее кислых муравьиных задов. Вгрызался в аппетитную, не заботясь о чистоте, единственно псевдокульту еды в лице одного из божеств, вишнёвого. Печеными боками к концу, оставалось едва на три, мог заглушить стоны в два, открылась, в мешок концентрированное живопырство смутных лет и обличья. Несколько мгновений за происходящим, коршун-епитимия кинулся. При виде задрожал, прибыл не с Марса, устраивая там все эти музейные, обе кверху, в левой кусок неоконченной, развернулся. Ах ты жирный квазигиппопотам, взревел, за грудки и встряхивая, размоталась голова, да как ты посмел? Невразумительно и булькал. Что было внутри пирога? Что, отвечай? Встряхивания, болтание головы во, среди: западо-западо-север, в вектор Тимбукту, в направлении центра земли. Какая начинка? Ка-ка-я начинка? Уже не мог ничего, если и сохранил воспоминания, руки кузнеца-портомоя столь сильно, всякие застревали в горле, наружу невразумительным. Какая начинка? Я хочу знать, какая там была? Хр, хр, буль, хрм. Выбил из под ботелого, покатился по грязному, фрак золотаря. Какая была начинка? Какая, раздери тебя карета казначейства, начинка?
Круглая в подобии щита, могло трое рыцарей, начинка жилища двуногого библиотафа, известного под Фавст. Фамилия известна куда более узкому в то, приведём. Замек. По стенам свитки с косоглазопейзажами, портреты знатных индюков, рамы без наполнения, портреты с вырезанными глазами и ртами, мотки верёвок и цепей, прикрученная к стене лебёдка с тянущейся к двутавру. На столе-подавителе пространства в задней части у дыры в Европу игрушечные клавесины, скрипки, зеркала, колоды карт, пузыри с, миниатюрные картины, платья, скрывать тела целомудрокукол, книги самых малых, через пятьдесят португальцы заключат божье слово, поплывут огорошить японистов. Миниатюра на столе подобием флорентийского тщеславия, состоявшегося три назад, вести даже Солькурска. В левом от стола друг на друге три клети, в одной енот, в другой черепаха, в третьей младенец, не кричал и не сучил. Спал или опоён. Пол красно-синими квадратами махшатного, запылён, не в местах разбросанного тут и там хаотического праздника следопыта. Хозяин Фавст вниз головой, ногами за деревянную перекладину, прочную на вид, в середине деформацию под удельным. Научил недоброй памяти дедушка Готффрид, точнее Фавст решил, учит этому, Готффрид вгрызался в мозг о многой пользе такого как парение крылана. Готффрид умер когда Фавсту четыре, знал больше, собственного отца, покорителя тевтонских. Фавст себя к тевтонскому с восемнадцати, теперь девяносто четыре, по мнению дослужился до ландкомтура, регулярно слал в свой баллей руководства по улучшению. Иногда мучился, орден убил отца, ничего не мог поделать с чувством долга. В 1457-м активно содействовал переезду резиденции великого в Кёнигсберг, через девять разослал всем сподвижникам в ордене утешающие, в коих, признание свиноштейхельмами себя вассалами польского короля временное прошмандоволицедейство, скоро воспрянут и заберут былую. Помимо службы тевтонцам, причислял к адептам Бадб и криптоадептам Гуан-Ди. Бадб служил открыто, Гаун-Ди – тайно, из-за чего тоже нередко, но ничего не мог с собой. Сегодня узнал, население земли достигло пятисот. Быть пятьсот миллионов первым не позволяла ни вера, ни обязанности ландкомтура. Слез с перекладины, в царственный халат, младенца из клети на порог дома, открыл енота и черепахи, оба остались, хожалый иллюминатор отворённым, попрал стол, на горло петлю из лебёдки, как бы на пол. Был высоким, кончики пальцев босых едва.
Высокий индивидуум, неряшливо, с глумным, разбитое клоунское, одной рукой табурет, другой силился раскрыть собранную из множества равновеликих. Инкомодите, до, у индонезийского камбуза лучше путь к гастритам космополитов. Пустить в дело обе, осуществление ловчее, расставаться с табуретом не желал, главной уликой в деле, едва без присмотра, немедленно уничтожена или сочтена ненадлежащей, не составлен акт, стороны дела в заседании поедают обличающие. Вместо задействовал шею и подбородок. Вторым прижал к первой и таким, утвердив один измерителя, раскрывать, более манёвром. На десять сочленений, каждое разной и в разном, засушенного конца хвоста змея-искусителя из авраамических религий, маринованного перста указующего, сплющенного драконьего кальция, деревянной кромки с делениям, одной из деталей сертамина, костяной планки с делениями на хинди. За происходящим другой, потрёпанный жизнью, правильным ведением, по индуктивным в глаза, не утруждал. Измято временными трупами дворников, засалены близкотрубной копотью, под коромысла, физиономия не, в области правой не чиста. Глаза заинтересованность степени, с табуретом сиденьем к низу, на пол, двумя прикладывать разложенную, кадык сглатывательный скачок, зрачки расширились. Возможно сыщик и его помощник, ожидал шрути-не-на-поверхности. Длинномерный себе зарубку на днище, сведя с началом ассюре, расстояние до края сидения. Скоро заветная осела в голове, не выпуская измерителя, распрямился. Спиной к стене, ферулу к лицу, пальцем на той ещё одну, на глаз застывшей в янтаре гусеницы-оборотня. Узрел, в голове с предыдущей, налились кровью, соски молоком. Если бы только. Желваки камнем, в боеготовность пальцы до побеления сбитых, губы вид тонкой бескровной, как никогда раньше, если и индуктивное озарение, установленный тем злоумышленник здесь. Таким просравшим Грааль тамплиером надвигаться на наблюдателя рокового измерения. Петля на шее религии, да я же не в нарочную, тот, синтаксис подворотен и доказав, если и мог быть помощником сыщика, только временным и не помощником, корыстным подручным. Ну рука дрогнула. Ну ты ж сам просил. Петле на шее религии увещевание не на пользу. Сожрал сокращающее, со всего маху кулаком по замаранной грехом. Завалить меня вздумал, гнидавошь, Петля на шее религии, не попросив за сквернословие, характеризовало определённым, в том определённом, человеком лихих профессий. Рухнул, обидчика жестоко, участь загара на лице Железной маски, яростно, настроение самодура, ногами.
По рёбрам, лицу, помалу в бесформенную из гемоглобина, лейкоцитов и муконазального секрета, по прижатым к паху ногам, отбивая нижние рудименты. Долго, с примерным ожесточением, с амбициозной обидой и со злостью-самооправданием. И быть может забил до слуховых галлюцинаций, если бы в этот не открылась комнаты-покинутого притона, внутрь не заглянула растрёпанная, лобок гулящей по вечерам, не обеспеченная убором, за потянулось. Петля на шее религии, увидав, сильно и про растерзанного на полу как будто.Апа как будто как громадное деревянное крестовознесение, невесть сколько назад, немудрено в его. Девяносто девять, приблизительность голоцена. На Старом месте Минска у костёла Пресвятой. Стоять не позволяет возраст коленей, уполовинился на землю, на жухлую осеннюю, спиной о тёплое костёла. Держал точный с документа, существования давно интригодобивался, не поставлен в известность о происхождении, да и хер с ним. Не существования, принятия именно в Минске. Так и скажи, Магдебургская хартия, тут все мысли о другой, лимит хартий исчерпан. Апе девяносто девять. Он, возможно, знал, которые строили костёл. Возможно нянчили или крестили, его не крестили. Отец Якоб не из верующих в Христа, сомневался в Асбурге, не более. Дед, совершенный культ семьи, ещё мог с внуком подобное, умер в том году, Апа родился. Дед водил с людьми разного от Великого госпитальеров до молочника в Зоббурге, если уместно так оскорблять перед смертью. От человека, видел на луне в свою с шлифованными стёклами и зеркалами до кого-то вроде, ум способен возвести этот. Апа родился едва не в XIV-м и, прожив ещё пару листопадов, мог оказаться в XVI-м, кряхтеть по углам устал, к вечеру водовоз, более добившись Минска в Магдебургское право. Под стеной церкви и глядя в документ не заметил, подкрался ксёндз, просить завещать кости на трубы для органа, в поле зрения оказались его. Апа поднял, коснувшись затылком деревянной. Молча помотал, ксёндз рассосался, вновь остался наедине со своими. Прожив почти сто, слипшегося бесчинства больше брикетов добра (беззаконное развеяние Иеронима Пражского в Констанце, одного из умнейших своего, бесчинства таборитов в сиих, направлял Мартин 206-V, принятие в угоду гуситов Пражских компактактов, слава предположительно золотым сандалиям и последующую отмену, оправдание предателя Павла Жидека, принятие Нешавских статутов, поддержкой в войне с тевтонцами, на деле отмазооправдание для поднятия на дно казны, насильственное Нижних Лужиц к Бранденбургу, вечеринки в Киеве хана Менгли-Гирея, много ещё) и от грядущего не ждал нашествия ангелов с палками натыкать собачьи катяхи. Был стар, не мог лес-рубят-щепки-летят того, раньше для простых, сложил у себя в голове в общество. Магдебургский акт соотносительно Минску последним набиранием. Детей не, четверо племянников и племянница, половину ощупывал на яд не более двух в жизни. Серапион, Аристовул, Христодул, Иулиан и Малгоржата. Иулиану через год обездвижить брюхом пару копий в битве у деревни Хеммингштедт в немецком Дитмаршене. Будет, если по ублюдочному каналу, генетически присущ только их семье, до мозга не доберётся моча, на стороне крестьян. Аристовул потонет в литерах в Лионе во время стачки типографских, думая, причастен к секте издателей. Остальные станут бамбукозаборцами. Как и Апа. Старик аккуратно сворачивает (кузен Фавст зажевал бы яд или приклеил на лоб, или свернул в трубочку и вставил в задний), прячет в карман коты, из другого серебряный флакон с ядом и резким, на сей хватившись морщинами-не-обвисал-нос о несущую костёла, неуместно в роковой его жизни, более, как будто высшая в сием кратком эту жизнь истолковала, выпивает. Над Минском солнечный осенний.
На лесной солнечно, стоит пять шагов окажешься в беспробудном кронополагании, под густейшими, вакса на ботинках корнета, стонущими от листвы. На прогалину посреди пробивается. Человекочеловек, катастрофически ожидает. Близко города, на горизонте трубы с дымными эфирами над. Руки вдоль боков, с напряжённым ожиданием в выкаченных до предела Антарктиды. Из-под густых шкатулка-оборотень. Деревянная шерсть, пасть на замке, не допустившим разверзание в непредусмотренном. Поймал, мельком, не нужна в обратную. Скрылась, поляна и стоящий сочтены пунктом приёма. В ловкие, не упускающие суп в невесомости, трости-убийцы, зонтики-детали вакуумного дирижабля, цилиндр без крольчатины, лакированная, дуэльные, перчатки, часы-луковица, чернильница, амбарная, чугунный с прилипшими головешками, початая коньяку, сферическая астролябия, рыцарский с отсутствующим забралом, сапог с надорванной, свёрнутый на две деревянные папирусный, щипцы кузнеца, ланцет, скрипка, прочее в этом. Все ловил, быстро совокуплял со взглядом, безадресно под кроны, пекарь в печь закатанных в тесто детей. Голосом сцена нема. Ловкорукий стоик, вселес, прихотливые пушки, боги, не смея прервать жонглёрства тихим препирательством, птичий гвалт, пернатые недоумевали происходящее не издавая трелей, взирали из-за листощитов. В руки маркитанта, самой большой ловкостью в наполеоновской, исключая самого, неприглядно-приглядный башмак. Истёршийся, подошва в засохшей г, в шнурки аквитанские амулеты, к подошве нотный ключ с изменённой вершиной. Мог послужить мастеру распутываний из воздуха, по нему имя отца хозяина, месяц рождения, сколько в доме скурено унций в день крещения, первый человек, убил, одноглазый и носил брегет с турбийоном, сын 18 1874-го вздымал телеса на дерево в солькурском Лазаретном, жена третьей прелестницей деревни, не заставишь впрячься в коромысло, двадцать восьмая позиция коллекции кактусов незаконно из Веракруса, на шляпу в разное время, голуби, воробьи, вороны, ястреб, два попугая (ара и неразлучник), пеликан и призрак птеродактиля, в 1877-м притянул за грудки Опекушина как должно Пушкина, 15 1883-го сквернословил с целью инцидента на коронации Александра, в 86-м рассеянно наброски рецепта чёрношипучего латентного яда, во скольких пещерах насвистывал обвалы, в каком квадрате календаря в заговор фейерверков, почти дословно первое рифмоплетение на испорченном листе, в каком предстал на благотворительном в честь первого афериста, сумел убедить, по великой, пронзающей три, в каком смысле заявлял, в середине Москвы дырка с билетёром, в каком году, по счёту эпохи Мэйдзи, горизонтально ниже уровня моря, от какого лиха, Л. К. бы как повлиял на принятие о рекордном торчании в Париже, резвясь пьяным в солькурских катакомбах, как связано, Сизиф никак не может выстрелить из пушки с, обладатель ботинка по воскресеньям вывешивал в окне кашпо с суккулентом, почему в ноябре 1891-го на встрече в Иордани горячо лоббировал создание отдельных судов по делам безымянного авторства и, главное, соавторства, не игнорировал поездку, на, казалось, указывало наличие двух предвечных, не одного, в каком качестве прослужит первые свои после спуска в Зоббург. Воплощённый господинизм на поляне совокупностью подмётки и шнурков тоже, вперялся на два мгновения дольше, утаил за пазуху, социалистическую собственность, в духе верховного воздел. В благодарении, ещё из соображений, более ничего и не, кружил поблизости, призрак-шпион-за-всем птеродактиля, листья под напором продолжили беседу шелестенья.
Следующая пикирбеседа в промозглый осенний ноября, в исходе неспокойного года, достигло обыкновенно безмятежного. Моросил проникновеннотительный, ещё не гнавший домой превращающимися в лопаты, доставлявший связанные с природными подобного, из ушей растут кувшинки. Стемнело, под жёлтым распространением, фонарщик Купридо своё дело, по убранной мокрым камнем мостовой Московской, самой в Солькурске, три в катакомбы, двое. Карл II не Стюарт, не Анжуйский, не Лысый, не Простоватый, не Злой-Наварский, не Зачарованный-Габсбург, не Толстый, Прохоров и Сергей ван Зольц, через несколько месяцев пора отцовствовать, через тридцать внук сразу с усами и даже. Словоохотливость, помянута в фрагмента, кто-то мог и, несколько определений: называем всякий смертный случай, являющийся непосредственным или опосредованным результатом положительного или отрицательного поступка, совершённого самим пострадавшим, если знал об ожидавших результатах или сознательное, намеренное и быстрое лишение себя, или есть то, что есть, или самоубийства не страшись, оно придёт к тебе под вечер, или самоубийство есть культ забора, или подразумевает сознательное или бессознательное прекращение своего, совершаемое человеком или посредством действий, направленных на причинение организму смертельных, или через поставление его в такие физические, при жизненные отправления организма немедленно или постепенно угасают. Обсуждалось (Карл зацепился за слово «быстрое» в одном из, привёл пример уморения голодом) суицидальное поведение к коему отнесены случаи регулярного морфия, табака и героиновых клизм, беспременный грех – невоздержанность в нахлобучивании желудка спиртосодержащим. Сказано из соображений отнести помянутое уморение к быстрым. В Солькурске ночь. Мимо ни единой расфуфыренной кареты в обрамлении ливрей, кусков платьев и целующихся рож в оконцах, балов в то время скудно, ни одного пьяного или трезвого, вход не всегда означал выход, более в то по ночам никто, уравнять гуляк и налётчиков, с софистической не так уж и не. Следуя изложению, (Карл II прицепился к слову «бессознательное») об упоминании в той людей сошедших с, в этой связи лишившихся права, затронут аспект Бога из христианской, якобы, по убеждению функционеров, так же непосредственно верующих, строполит преграды в привольную загробную, иными в Рай, самоубийц и допустим ли будет тот из умалишенцев, себя, но не по умыслу, по случайности, для твёрдого не хватает пассажа: «если уместно говорить о понимании умысла у таких». Дойдя до поворота к мосту через Тускорь, помянут пример из истории содержания. Во времена правления Адриана, ван Зольц в виду Публия Элия Траяна Адриана, более как, Publius Aelius Traianus Hadrianus; родился 24 января 76-го, в Италике близ современной Севильи, сдох 10 июля 138-го, в Байи близ Неаполя, римского базилевса, уж не помню какого до нашей, легионеру, за попытку закончить черепаший шаг, полагалась смертная. Появляется, по сути, новый. Духу самому, напыли остальным, попытался, вскрой, скажем, арыки, зажгутируй, наглотайся блёвтравы, выдай за яд, пожалуйста, завтра же вздёрнут или как там в Риме было заведено вздёргивать. Да на члене осла. Расстались. Сергей ван Зольц к беременной, стеречь покой и выслушивать поношения, Карл II зашагал, удар в жантильный гонг, поток воздуха в трубу гипсового пионера, обратно. Жил, временно, в Стрелецкой слободе. Дома уже как пару лет всё готово. Письма, нужные извещены, окна заколочены, дюжина коньяку запасена. Стиль более подошёл его дальнему Фавсту, избран Карлом. Возможно, уточнить событие, натолкнуло на шаг, состоится акт хоть какого-то вразумления? Не роспуск тевтонского. Сдача Вены французам. Что именно прочно Карла с Веной, с чем-либо причастным к прискорбному, неизвестным, пил, вливал французский пока мог, мог пока не умер в китайском халате с синими птицами на голое.