Мидии. Чайный дом

Верно

Неверно +

Не знаю

У психиатров есть свои приёмы, о которых я ничего не ведал. Иногда врачи разыгрывают безумные сценки, чтобы посмотреть на реакцию пациента. Врач может принять вас в тёмных очках, покуривая сигарету и прихлёбывая вино из бокала. Так оно и было. Перед выпиской меня пригласили в кабинет главврача. Уже обстановка поржала: хороший ремонт, новая мебель. На фоне остальной больницы это было похоже на издевательство, как и последовательность вопросов теста СМИЛ: ваш отец хороший человек, часто ли у вас бывает жидкий стул? Врачиха, когда я зашёл в кабинет, поставила бокал и взяла в руку китайские шарики, которые позвякивают, когда их вращаешь. Идиотизм ситуации меня поразил, но я не подал виду: сохранил избегающий взгляд и статуарную позу. Шизики не смотрят в глаза.

– Рассказывайте, какие у вас проблемы? – спросила врач, вальяжно растянувшись в кресле.

– У меня нет никаких проблем, – уверено заявил я.

– Как это нет проблем? – удивилась главврач. – Вы находитесь в психиатрической клинике, проходите обследование, но считаете, что с вами всё в порядке?

– Я считаю, что со мной всё нормально. В военкомате так не думают, – сказал я.

– А почему не спите ночью? И головные боли у вас, да? Какие-то ещё религии. Что за религии? – спросила врачиха.

– Ну, я интересуюсь философией буддизма, даосизмом.

После этого главврач стала на меня нападать. Заявила вдруг, что я сам не знаю, во что верю, что я уже асоциален, а потом и вовсе буду бесполезен или даже опасен для общества. Меня это взбесило. Я сказал, что она не имеет права говорить мне это, сидя в своём кожаном кресле в отремонтированном кабинете, когда во всей больнице такой кошмар. Тогда врачиха сказала, что у неё премия за работу есть и указала на грамоту, которая висела на стене в рамочке, а потом заметила, что у меня грязные волосы; поинтересовалась, встречаюсь ли я с девушками. Я казал, что встречаюсь, а голову в больнице мыть негде. Врачиха разворчалась: дескать, другие умудряются мыть в раковине, а я просто грязнуля. Мы ещё некоторое время бодались, она явно провоцировала меня. Заявила, что я не умею по-настоящему любить и однажды сам приду просить у них помощи. Все эти речи, накладываясь на вино, сигареты, тёмные очки и китайские шарики, создавали сюрреалистический эффект.

– Что у вас в сумочке? – поинтересовалась инспекторша психического здоровья, выпуская дым из ноздрей.

У меня была с собой индейская сумочка с томиком Шопенгауэра, ведь я опасался, что придётся долго ждать своей очереди на приём. Я достал книжку, главврач сказала:

– Понятно. Метафизическая интоксикация. Зря вы мне дерзите. Мы же вам всю жизнь можем испортить.

Но не испортили. Обычно призывники покупали за небольшую сумму диагноз. А мне наоборот предложили от него откупиться. Не мне лично, разумеется, а матери. Врачи сказали, что готовы пойти на уступки, хотя у меня действительно серьёзные проблемы. Мать потом пересказала мне всю беседу:

– У него шизофрения? – обрадовалась родительница, которая уже и впрямь почти поверила в моё безумие.

– Нет… хуже, – ответила врачиха.

– Как это? – удивилась мать.

– Похоже, что он психопат у вас.

Мать была в восторге. Психопат – как поэтично! Мы отделались от этого диагноза всего за 7 тысяч рублей. И меня сняли с учёта, но в армию не разрешили ходить. С эмоционально-лабильным расстройством, которое мне присвоили, туда нельзя. Какая жалость, как же я без перловки-то?

Если бы позволили условия, я мог бы принести человечеству большую пользу

Верно

Неверно

Не знаю +

9.

Лучше не выносить продуктов больше, чем на тысячу рублей, не то рискуешь попасть под уголовную статью, а так – только штраф, да и то в худшем случае. Скорее всего, просто попросят оплатить товар. Поэтому нельзя ходить на дело пустым, надо иметь при себе денежную страховку. Но поужинать на такую сумму проблематично: кусок сыра и упаковка мидий обойдутся в пятьсот, на оставшиеся залоговые деньги украсть какое-то приличное вино непросто, хотя возможно. Некоторые русские снобы считают, что нормальное вино дешевле тысячи не может стоить. Подобные суждения свидетельствуют о невежестве. Сначала надо смотреть на регион происхождения и сорт винограда, а потом уже на цену. Кроме того, наши дураки в большинстве своём не переносят сухие вина, особенно белые, считая их кислятиной. Поэтому на шардоне и совиньон блан часто бывает скидка; порой весьма достойное португальское верде можно купить за четыреста рублей. Однажды я утащил превосходное шабли. Я давно его присмотрел, но не мог украсть – слишком дорого стоило, тянуло на серьёзную статью. Пришлось подождать недельку, а потом на заветное вино сделали скидку.

Сыр я беру только с молокосвёртывающим ферментом микробного происхождения. Перестав быть строгим вегетарианцем, я всё равно не могу есть желудки телят, из которых делают сычужный фермент – он содержится в большинстве сыров. Граждане осуждают воровство, но пожирают молодых животных и кормят своих детей трупами. Я не собираюсь добавлять в эту повесть моралин и заглядывать в чужие тарелки. Более того: я не намерен оправдывать свои действия тем, что капиталисты учитывают убытки от краж, когда назначают цены продуктам. Воровством я просто компенсирую переплату, это так, но есть ещё очевидный общественный запрет, ведь если каждый всё возьмёт бесплатно, система не сможет существовать, разорятся владельцы, закупщики, производители… Короче, я беру себе право, которое не распространяю на других. Это преступление, а не какой-то «шоплифтинг». Не нужно эвфемизмов.

С чего началось воровство? Если забыть об опыте работы кассиром, то с губки для обуви. Однажды я опаздывал на свидание. И вдруг заметил, что у меня ботинки грязные. Зашёл в магазин купить губку. Встал в очередь, которая оказалась очень длинной. Как обычно: работал один кассир, остальные спали. Я не стал ждать, сунул губку в карман и вышел. Сердце у меня сильно билось. Из-за какой-то паршивой губки.

А в следующий раз я забрал книги у главного редактора одного литературного журнала. Подонок вёл себя нехорошо, писал всякие гадости обо всех, кто печатался в его журнале. Авторы хотели продолжать публиковаться, поэтому терпели хамские выходки. Однажды, когда мы выпивали вместе, он повёл себя отвратительно, стал грубо приставать к девушкам. Пришлось отправить главного редактора в нокаут. Впрочем, он не обиделся. Но писать гадости продолжил. Чтобы как-то наказать сукиного сына, я соблазнил его жену. И чуть не переспал с ней в его же доме, когда редактор валялся пьяный в соседней комнате. Я её уже раздел, но бедняжка стала причитать, испугалась: вдруг муж очнётся. Она боялась, что мерзавец выгонит её из дома вместе с дочерью, которая, кстати, лежала рядом в кроватке, когда я раздевал её мать. Девочка была слишком маленькой, чтобы что-то понимать. Моя дубина возвышалась над женой редактора и над его дочерью, которая лежала в кроватке слева от меня и тихо спала, не подозревая, что мать её ублажает пьяного писателя, стоя на коленях перед ним: она решила, что простая феллляция не так опасна. А потом жена редактора сделала глупость, за которую нам двоим, я уверен, до сих пор стыдно. Произошло чудовищное событие. Когда я уже намеревался кончить, из соседней комнаты послышался шум. Редактор что-то буробил. Дамочка испугалась, оттолкнула меня и побежала смотреть, что там происходит. Из-за толчка я немножко пошатнулся и чуть не упал, ведь я был очень пьян, но вовремя схватился за кроватку, где лежала девочка. И надо же было такому случиться, что в этот миг из меня выстрелило струёй семени – прямо в лицо ребёнку… Я даже отрезвел от ужаса. Не сказать, что сильно люблю детей, но я против того, чтобы с ними так обращались. Вытащив платок из кармана твидового пиджака, я принялся утирать личико девочки. Только теперь она заорала. К счастью, семенная жидкость не попала ей в глаза. Мамаша прибежала на крик. Я пытался всё объяснить: «Понимаешь, здесь как-то неловко получилось…» Но жена редактора сама всё поняла и помогла вытереть дочку. Я решил, что надо улепётывать, но перед уходом прихватил парочку книг из домашней библиотеки редактора. Впрочем, потом я ему сообщил, что взял почитать книжки. Он сказал: нет проблем, позже вернёшь, а сам тотчас объявил в своём блоге, что я вор.

В тот вечер главный редактор пил виски, а мы с его женщиной португальское винью-верде. Это прекрасное зелёное вино, я люблю его за аккуратные, но свежие и яркие ароматы, за минеральность и замечательную кислотность, которая позволяет сочетать его со многими блюдами и с жёнами главных редакторов.

Кроме главной губки и редактора для обуви, к воровству меня привело воспитание. Моя мать всегда говорила, что работать не следует. Лучше уж нищенствовать, чем унижаться. Настоящий человек должен жить своей подлинной сутью, которая познаётся не сразу. Так думает моя мать. Она говорит, что многие большие художники и писатели раскрывали свои таланты на пятом десятке. Некоторым приходилось как-то выживать, находить компромисс, но самые честные из них предпочитали богемность. Когда я работал в Петербурге, мать упрекала меня за это. Она считала, что я закапываю талант в землю, т.е. совершаю большой грех. Но я никогда не любил брать у неё деньги, хотя она их совсем не жалеет. Денег у неё мало, я знаю. Кроме того, ей приходится жить в деревне, ухаживать за бабушкой. А там скучно, нужны хоть какие-то развлечения. Как она ещё не начала пить – я ума не приложу. Я бы чокнулся там, вероятно. Или стал бы смотреть телевизионные каналы, читать газеты и растить овощи. Короче, сам бы превратился в овощ. Она вместо этого изучает языки, занимается йогой и шьёт платья в викторианском стиле, которые носит каждый день. Ещё она эти платья дарит родственницам и соседкам, чтобы те приходил на праздники в подобающем виде. Из-за этого над ней немного посмеиваются. Все её средства уходят на дорогую ткань и научные монографии по истории. Дом завален книгами, повсюду пыль и паутина, потому что мать не обращает внимания на бытовые мелочи, разве что питает слабость к антиквариату, который у неё разбросан повсюду. Двор давно зарос плющом и сорняками, но выглядит как-то сказочно, таинственно даже. Несмотря на некоторую запущенность, в этом доме царят аристократические нравы: пьют и едят из дорогой фарфоровой посуды, не обращая внимания на сколы тарелок и трещины в чашках. Люблю там бывать иногда. Появляясь в деревне, я тотчас начинаю чинить всё и облагораживать. Невозможно без боли смотреть на прогнивший порог, на покосившийся забор. Мать меня ругает за это.

– Сын, какого дьявола ты делаешь? Этот забор стоял криво, когда был жив твой прадед, твой дед Феликс не обращал на него внимания, а ты решил всё исправить?

– Мама, я только заменю два опорных столба. Клянусь тебе Аллахом, на этом всё!

– Если будешь так продолжать, скоро превратишься в мужика, – говорит мать. – Лучше почитай мне вслух Фета. Скоро же уедешь. Не трать время на всякую чепуху. Всё равно этот забор ничего не огораживает, соседи наши давно померли от работы. Хочешь накачать мускулы, так покатай меня и бабушку в лодке. Мы на озере не были уже две недели.

Мать не любит выбираться из деревни, вот уже год она не появлялась в городе. Последний раз она приезжала, чтобы забрать кое-какие антикварные безделушки. Но до сих пор её комната завалена романтическим хламом: на стенах висят портреты, на ломберном столике рассыпан жемчуг, а в сундуке хранится чучело вепря. Сюда мы редко заходим с Митилидой, ведь я с большим почтением отношусь к этому выставочному залу с невозможной хрустальной люстрой позапрошлого века. Но как-то раз я решил провести эксперимент, вспомнив о птичьих перьях, которые тоже у нас хранятся: орлиные, соколиные, совиные, воробьиные, петушиные перья, а в тот раз меня интересовала серая цапля. Вставив перо в шляпу, я направился в дорогой магазин, где продаются консервированные лягушачьи лапки. Основной рацион серой цапли – рыба и лягушки. В магазине я нарочно вёл себя развязно, вообще не скрывался от камер. Проходя мимо охранника, пялился на него, не отводя глаз. Но произошло что-то странное, эксперимент удался: сначала охранник зачаровано смотрел на моё птичье перо, а потом вдруг поджал ногу. Так он и стоял на одной правой ноге, пошатываясь, пока я не вышел, унося в кармане банку с лапками.