Миллионщик

Всю дорогу я мечтал увидеть Ольгу, но, увы, они с Михаилом, к моему глубочайшему сожалению, уже уехали. Жизнь в дорогой московской гостинице была им не по карману, да и в заложенном имении оставалось еще много дел.

Первым делом, едва разместившись в той же гостинице на Тверской, я послал за Плеваком. Мой юный поверенный явился немедленно, как всегда, собранный и аккуратный, с неизменным портфелем в руках.

— Федор Никифорович, — сказал я, не теряя времени на предисловия. — У нас новые, чрезвычайные обстоятельства.

Я рассказал ему о своем визите к Штиглицу, о купчей на двести сорок тысяч. Плевак слушал, и его лицо становилось все серьезнее.

— Двести сорок тысяч… — пробормотал он, когда я закончил. — Невероятно!

— Вопрос сейчас не в сумме, — перебил я. — Вопрос в другом. Мог ли Селищев, будучи опекуном, продать родовое имение Левицких? Вот так просто, без лишних формальностей? Да еще и забрать себе деньги?

Плевак снял очки, протер их чистым платочком, потом снова водрузил на нос и с важным видом посмотрел на меня. Я же в течении этой процедуры места себе не находил, едва сдержавшись, чтобы не заорать: «Да когда же ты закончишь возиться со своими очками и ответишь мне!!»

— Владислав Антонович, — наконец произнес он, и в его голосе прозвучала уверенность профессора, излагающего непреложную истину. — Это абсолютно, категорически невозможно.

— То есть?

— То есть по законам Российской Империи опекун не имеет права отчуждать недвижимое родовое имение своего подопечного. Особенно если подопечный несовершеннолетний. Для этого требуется целая процедура, долгая и почти невыполнимая.

И он начал мне объяснять.

— Поверьте мне, сударь, — закончил он, — получить такое разрешение — все равно что выпросить у дьявола душу обратно. Это случается раз в сто лет. И уж точно не в течение нескольких недель. Позвольте объяснить, опекун категорически не имеет права продать дворянское родовое имение своего подопечного без получения специальной санкции! Это одно из самых строгих и фундаментальных правил российского законодательства! Чтобы это устроить, опекун должен сначала доказать крайнюю и неотвратимую необходимость продажи имения и подать официальное прошение в уездную Дворянскую опеку. Опека по этому обращению должна провести собственное расследование, оценить состояние имения и проверить наличие долгов. Это долгий и тщательный процесс. Если бы уездная опека согласилась с доводами, она передала бы дело на рассмотрение в Губернское правление, возглавляемое губернатором. Но самое главное, — тут в голосе Плевака послышались триумфальные нотки, — для продажи родового, наследственного дворянского имения требуется высочайшее соизволение! Личное разрешение государя императора! Прошение об этом подается через Правительствующий Сенат. А это, скажу я вам, самая сложная, почти непреодолимая инстанция: Сенат всегда очень неохотно давал санкцию на отчуждение дворянских земель!

— Значит… — выдохнул Изя.

— Значит, купчая, которую вам показали, с высокой вероятностью является подложной, — закончил за меня Плевак. — Грубая, наглая фальшивка, состряпанная в расчете на то, что никто не станет проверять.

— Но Штиглиц ей поверил! — воскликнул я.

— Барон Штиглиц — финансист, а не юрист, — пожал плечами Плевак. — Он видит бумагу с печатями и верит ей. К тому же поместье Левицких — лишь одно из нескольких сотен земельных участков, приобретаемых под строительство дороги. А эти мошенники, выманивая у него деньги, на то и рассчитывали!

— Что же нам теперь делать?

— Действовать. — В глазах Плевака зажегся азартный огонек. — Немедленно. Я сегодня же подготовлю от имени сенатора Глебова, как нового законного опекуна, официальный запрос. Телеграмму во Владимир, в губернское правление и в уездную Дворянскую опеку. С одним-единственным вопросом: давалось ли разрешение на продажу имения Левицких?

— И что это нам даст? — удивленно спросил Изя.

— Мы получим официальный документ, — торжествующим тоном ответил Федор Никифорович. — Бумагу, где будет написано, что никакого разрешения не было и быть не могло. И с этой вот бумагой, господа, мы сможем пойти к кому угодно. И к барону Штиглицу. И в полицию. И в суд. С этой бумагой мы сможем не просто защищаться. Мы сможем нападать.

— Отлично! Немедленно сообщите Глебову наш план, — распорядился я, — но только я бы внес в него еще один пункт…

— Какой же? — насторожился Федор Никифорович.

— Пусть сенатор по мере возможности выяснит, при каких обстоятельствах происходило отчуждение и других родовых имений, по которым проходит железная дорога. Почему-то мне думается, что и там все было оформлено не так уж гладко!

— Простите? — нахмурился Плевак.

— Наверняка есть еще пострадавшие, чьи дела по каким-то причинам не получили огласки! А еще нужно, чтобы сенатор Глебов, как опекун и высокопоставленное лицо, сделал официальный запрос в Губернское правление и узнал, осуществляется ли строительство моста через Клязьму в районе имения Левицких в настоящее время. Если мост уже строят — это совершенно незаконно!

— Будет сделано, — кивнул Плевак. — Это очень верный ход. Мы должны собрать все доказательства, чтобы наша позиция в суде была несокрушимой.

Телеграмму отправили в тот же день.

Оставив юридические баталии на моего гениального поверенного, занялся другой, более грязной, но не менее важной работой. Мне нужно было найти Селищева.

Искать его в респектабельных местах вроде Английского клуба было уже бессмысленно. После скандала его оттуда вышвырнули, как паршивого пса. Я понимал, что такой человек, лишившись своего статуса и пребывая в страхе, будет искать утешения на дне. В самых грязных, самых злачных местах Москвы.

Я снова обратился к Изе.

— Изя, мне нужен Селищев. Найди его. Ищи в трактирах, в игорных притонах, в домах терпимости.

Изя вернулся через два дня, брезгливо морщась.

— Ой-вэй, Курила, где я только ни был! В таких гадюшниках, что приличный человек и на версту не подойдет! Но я его нашел.

— Где?

— В борделе. — Изя сплюнул. — В самом гнусном, на Хитровке. У мадам Розы. Он там уже третий день пьет беспробудно, с какими-то девками гуляет. Все деньги, видать, просадил.

В тот же вечер, взяв с собой Степана для подстраховки, я отправился на Хитровку. Это был совсем другой мир. Зловонные, темные переулки, пьяные крики, драки. В воздухе стоял густой, тошнотворный запах сивухи, нечистот и какого-то всеобщего, безнадежного разложения.

Мы без труда нашли дом мадам Розы. Это был грязный, двухэтажный трактир, из окон которого лился тусклый свет и доносились пьяные песни под расстроенную гармошку.

Мы вошли внутрь. Нас окутал смрад перегара, пота и дешевых духов. За грязными, липкими столами сидели пьяные купчики, какие-то мелкие чиновники, мастеровые. Среди них, как хищные птицы, кружили девицы в ярких, безвкусных платьях, с вульгарно накрашенными лицами.

Селищев сидел в дальнем углу, в отдельном кабинете. Он был в непотребном виде. Сюртук расстегнут, лицо багровое, одутловатое. Он был мертвецки пьян. Рядом с ним, хихикая, сидели две девицы и наливали ему водку.

Я знаком велел Титу остаться у входа и подошел к их столу.

— Аристарх Ильич, — сказал я. — Добрый вечер.

Он поднял на меня мутные, ничего не выражающие глаза.

— Ты… ты кто?

— Мы с вами уже встречались. В Английском клубе. Помните?

При упоминании клуба его лицо исказилось.

— Убирайся! — прохрипел он. — Убирайся, пока я…

— Успокойтесь, — сказал я, садясь напротив и жестом отсылая девиц. — Я пришел не ругаться. Я пришел поговорить.

— Не о чем нам говорить!

— Ошибаетесь, — холодно отвечал я. — Я был в Петербурге. Мне показали там купчую на имение Левицких, подписанную вашей рукой. Судя по всему, вы продали поместье за двести сорок тысяч и положили эти деньги в карман. Вот об этом мы и поговорим.

Он тупо уставился мне в лицо, пытаясь сфокусировать взгляд,