Миллионщик

Добрался до своей гостиницы, вошел в номер, заперев дверь на все засовы, открыл свой дорожный саквояж и достал из потайного отделения револьвер, который прибыл вместе с Изей. Да, все-таки не стоило оставлять его. Трость — хорошо, но старый добрый револьвер — надежнее.

Я зарядил его, сунул за пояс, под жилет, пытаясь устроить так, чтобы он был незаметен. Увы, как оказалось, единственный вариант — это наплечная кобура. В продаже таких штук не имелось, но не беда — сделать ее мог, в общем-то, любой сапожник.

Спустившись вниз, я подозвал полового:

— Скажи-ка, любезный, есть тут поблизости сапожник?

— Как не быть! В двух кварталах отсель, Силантий Иваныч! — простодушно хлопая белесыми ресницами, ответил парень.

— Сгоняй-ка за ним, — произнес я, вручая пареньку гривенник. — Да скажи, мол, барин заказ срочный имеет и деньгами не обидит!

Половой убежал, а я почувствовал, как на душе становится спокойнее. С этого дня я решил больше не расставаться с револьвером. В этом чертовом городе надо быть готовым к любым неожиданностям. А то следующий раз разговор может быть гораздо короче.

На следующий день после разговора с графом Неклюдовым я проснулся с тяжелой головой. Петербург давил своей гранитной мощью и запутанностью интриг. Было ясно, что просто прийти и попросить, даже с деньгами и рекомендациями, здесь не получится. Нужно было действовать тоньше, играть по-крупному. Первым делом — визит к Кокореву.

— Изя. — Я постучал в комнату своему верному товарищу, который еще валялся в постели. — Вставай, лежебока. У нас сегодня важная миссия.

— Ой-вэй, Курила, дай поспать! — проворчал он из-за двери. — Я видел такой хороший сон! Будто я Ротшильд, а ты у меня служишь управляющим.

— Плохой сон, Изя, — усмехнулся я. — После него труднее мириться с реальностью. А она такова: ты сейчас оденешься в свой лучший сюртук, возьмешь мою визитную карточку и отправишься на Литейный проспект, в контору господина Кокорева. Передашь ему от меня записку и узнаешь, когда он сможет меня принять.

Дверь распахнулась. Изя, кутаясь в одеяло, недовольно посмотрел на меня, сонно потирая глаза.

— Опять слугой? Курила, да что ж такое? Я — Изя Шнеерсон, коммерсант, почти миллионщик! Чтобы я с поклонами объявлял о твоем приходе?!

— Просто отвези визитку, — терпеливо повторил я. — Так положено. Это покажет наш статус и серьезность намерений.

— Твой статус, Курила! Твою солидность. А что остается мне?

— Ты знаешь, о чем говорить с Кокоревым? — прямо спросил я. — Вот. А я знаю. Или мне нанять слугу?

— Да ты что? Это ж какие расходы! — мгновенно взвился Шнеерсон и тут же начал собираться.

Пока Изя, придав лицу самое важное и независимое выражение, на какое был способен, ехал на Литейный, я остался в номере один. Тишина давила. За окном шумел Невский, а я ходил из угла в угол, выстраивая в голове многоходовую комбинацию.

Встреча с Кокоревым — это тактика. Но какова стратегия? Как пробиться на самый верх? Слова графа Неклюдова не выходили из головы: «великий князь Константин Николаевич… покровитель промышленности…». Как мне, пусть и с деньгами Верещагиной, привлечь внимание человека такого полета? Простое прошение об учреждении акционерного общества затеряется среди сотен других. Взятка? На таком уровне это так не работает. Нужен другой подход.

Я должен был предложить ему не просьбу, а идею. Не просить о помощи, а показать себя как ценный актив для всей империи. Я должен был говорить с ним на его языке — на языке государственных интересов, прогресса, освоения огромных территорий.

И тут решение пришло само. Простое и ясное. Мне нужен «прожект». Не просто заявка на землю, а подробный, впечатляющий план развития целого региона. Документ, который покажет, что я мыслю не как мелкий старатель, а как государственный муж.

Но и подача этого документа должна быть соответствующей. На простой бумаге такое не пишут. Впечатление создается из мелочей.

Я вышел из гостиницы и направился по Невскому, всматриваясь в вывески. Вскоре я нашел то, что искал — солидный магазин «Конторских и письменных принадлежностей».

Внутри пахло дорогой кожей, сургучом и качественной бумагой. За стеклянными прилавками были разложены перьевые ручки из слоновой кости, массивные бронзовые чернильницы, пресс-папье из уральского малахита. Пожилой приказчик в старомодном сюртуке смерил меня оценивающим взглядом.

— Мне нужна лучшая бумага, какая у вас есть, — сказал я. — Для прошения на высочайшее имя.

Приказчик понимающе кивнул и после недолгого копания в ящиках дубового шкафа извлек толстую стопку листов.

— Бумага бристольская, ваше благородие. Двойной плотности, с водяными знаками имперского орла. Чистейшей белизны. Для каллиграфии лучше не найти.

Бумага была великолепна. Плотная, гладкая, она казалась почти шелковой на ощупь. Я взял дюжину листов. К ней — лучшую черную тушь, несколько идеально очиненных перьев и простую, но элегантную папку из темно-синего тисненого картона с атласными завязками.

Вернувшись в номер, я разложил свои покупки на столе. Белоснежные листы сияли на фоне темного дерева. Теперь я был готов. Готов изложить на бумаге план, который должен был поразить воображение великого князя. В этот момент в дверь постучали. Это вернулся Изя, весьма довольный собой.

— Я таки все устроил в лучшем виде! — с порога заявил он. — Господин Кокорев ждет тебя сегодня, после обеда, в три часа. — Он замолчал, увидев на столе мои приготовления. — Ой-вэй… А это что за красота? Ты собрался писать письмо английской королеве?

— Почти, Изя, — усмехнулся я, указывая ему на стул. — Садись. Поработал лакеем — теперь послужишь секретарем. Будем писать прожект для великого князя.

Изя театрально закатил глаза, тяжело вздохнул, но спорить не стал. Проворчав что-то про «эксплуататоров» и «бедного еврея», он сел за стол.

— Я тебя умоляю, Курила, только не на этой бумаге! — взмолился он, с опаской глядя на белоснежные бристольские листы. — У меня рука дрогнет, я все испорчу. Давай сначала на простой, на черновике.

— Вот это дельная мысль, — согласился я. — Ты прав, с таким документом спешить нельзя. Итак, приступим.

Я начал ходить по комнате, собирая мысли в единую, стройную и несокрушимую концепцию. План должен быть не просто прошением, а произведением искусства — логичным, убедительным и захватывающим.