Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины

— Умирает. Агония, — сказала соседка.

Я держала Анечку за руку и рыдала, не боясь, что это ее напугает.

«Скорая» приехала поздно.

…Анечка лежала в гробу в своей комнате до самых похорон.

Эта пара ночей заставила меня думать, что я схожу с ума. Ночью из ее комнаты доносились звуки! Какие-то стуки и, казалось мне, голоса.

Я заставляла себя думать, что это мои нервы. Я никогда не видела умерших. (Ленин и Сталин — разве они в счет? Они давно не считались людьми.)

Я заходила к ней, садилась у гроба. Я смотрела на ее лицо: оно менялось. Я просила у нее прощения за невольно причиненные обиды. Несколько раз мне казалось, что глаза ее приоткрывались, и она взглядывала на меня. Пару раз мне виделось что-то прозрачно-дымчатое над ней.

Со смертью все не прекращалось. Что-то происходило, другое, неведомое, пугающее.

Потом Анечку похоронили. Мы осиротели.

Мои университеты

И вот — школа позади. И экзамены позади, и выпускной. Последняя школьная весна… О ней отдельную книгу надо написать. А пока… Пока о «моих университетах».

Готовилась я, как уже говорила, к поступлению на журфак МГУ. Все для этого у меня имелось: и газетные публикации, и грамоты городских филологических олимпиад, которым в те годы придавалось значение при поступлении. И даже — паспорт. Получение его оказалось проблемой. Паспорта тогда получали в 16 лет. Надо было отнести свидетельство о рождении, фото в паспортный стол милиции, заполнить там анкету и потом получить паспорт, причем в торжественной обстановке. Я собралась идти в паспортный стол, а свидетельство о рождении не нашла. Спросила раз-другой у Танюси, она была занята… Потом я забыла о паспорте. И вспомнила о нем уже в десятом классе, когда от нас потребовали паспортные данные для оформления аттестатов зрелости. Ой, а у меня ж все еще нет паспорта!

И тут Танюся торжественно вручает мне мое свидетельство о рождении и говорит:

— Все! Победа! Можешь получать паспорт! Иди завтра в паспортный стол, там все готово!

— ????

Я не могла понять, что за победа…

Оказалось, Танюся чуть ли не год, ничего мне не говоря, оберегая меня, боролась за то, чтобы мне выдали паспорт по месту моей прописки. Она, взяв меня ребенком, которому и трех лет не было, прописала меня к себе на Девичье Поле. Потом, переезжая, они вписали мое имя в ордер на получение квартиры. Вся моя жизнь прошла в Москве. Детский сад, школа. И вот, зайдя в паспортный стол, Танюся услышала:

— Не положено ей паспорт выдавать. Пусть едет к матери или к отцу. А вы ей кто? Двоюродная тетка. Практически — никто.

И начальник милиции написал:

— В прописке отказать.

При этом: я везде числюсь. Но — нельзя.

И началось очередное хождение по мукам. И такая откровенная и разговорчивая Танюся ни слова мне об этом не говорила.

Она собирала бумаги: из детского сада, из школы, из — даже — поликлиники о том, что я все эти годы жила с ней, в Москве. Потом обратилась к знакомому журналисту-известинцу Юрию Феофанову. И он помог, направил ее к городскому милицейскому начальнику, предварительно объяснив ему всю ситуацию.

Тот выслушал Танюсю, сказал:

— Творят черт знает что. — И подписал: «Прописать по такому-то адресу».

Что и было исполнено.

Так я получила паспорт с московской пропиской.

…И вот отправилась я в приемную комиссию журфака МГУ. Заполнила анкету. Сгребла все свои бумаги. А пока заполняла, обращалась с несколькими вопросами к консультанту — женщине лет пятидесяти. К ней я и подошла с готовыми бумагами. Она все внимательно прочитала, все мои грамоты посмотрела, публикации, а потом вышла из-за стола, предложила мне отойти. Я подумала, что что-то не так заполнила. Мы отошли, она как-то театрально вглядывалась в мои бумаги, при этом говоря:

— Девочка, я вижу: ты хорошая девочка. Слушай внимательно: твое право подать сюда документы, а я обязана принять их. И я приму. Но просто знай: ты не поступишь ни в коем случае. Из-за фамилии. Есть указание: с такими фамилиями не брать. Тебя завалят на первом же устном экзамене. Иди в другой вуз.

Она для виду что-то показывала мне в анкете. Я понимала, что она делает это, чтоб никто не догадался, о чем на самом деле идет разговор.

— Спасибо, я поняла, — сказала я, забирая свои бумаги.

Я этой женщине благодарна по сей день. Это тоже — из разряда везения. Так бы последних сил лишили на экзаменах, заставив еще думать, что я сама виновата, что плохо готова…

Но, конечно, я просто обалдела.

Мы ж в других представлениях воспитывались. И мне хотелось продолжать верить в то, что было внушено с детства: в справедливость и правильность курса «нашей солнечной страны», как в песне пелось. Я даже думала несколько дней, что зря смалодушничала. Может, это все пустое…

Нет, много лет спустя я узнала, что указание «валить» действительно существовало. И — валили на экзаменах беспощадно.

В общем, пришла домой, рассказала Танюсе. Она мне посоветовала поступать в Ленинский пед.

— Я не хочу быть училкой! — стонала я.

— Надо получить диплом. Потом разберешься. Ничего не поделаешь.

Она меня убедила.

Я подала документы на филфак МГПИ имени Ленина.

Танюся вызвала папу. Она понимала, что мне необходима поддержка. Он, к моей великой радости, приехал.

С папой мы к тому времени очень редко виделись.

Пока он жил с тетей Женей, которую у нас дома не уважали (а зря), мы встречались достаточно часто. Она была человеком добрым и легким. Ей и в голову не приходило ревновать меня к отцу. Как-то все у нас складывалось естественно, без обид. А потом она уехала в Ленинград. Я не знаю, почему, но думаю, что ей, наверное, хотелось зарегистрировать брак с папой, какой-то статус приобрести, а он на это не решался из-за активного противодействия всей своей родни. В общем, она уехала.

А через некоторое время появилась другая женщина. С ней папа знаком был еще по университету: она тоже закончила юрфак ЛГУ. Но была на десять лет младше папы. В общем, ей было примерно тридцать лет, когда она за него вышла замуж, забеременев. А папе — сорок. У них родился сын Павлик.

Вот тут (со второй папиной женой) мне не повезло. Ну — бывает. Она оказалась женщиной редкой злобности. Допускаю, что злоба ее была направлена лишь в мой адрес. Может, в остальном это был ангел. Но в отношении меня она сделала все, чтобы обрубить все возможности общения с папой. Я не хочу тут вспоминать гадкие эпизоды, связанные с ней. Потом, много лет спустя, папа признался, что очень ошибся в ней, что тяжелее человека не встречал.

Она стала моей бедой. Потому что мне очень нужен был папа. Вот и все.

А могла бы — в случае хоть небольшой душевной доброты, стать мне родным человеком. Не случилось.

В общем, перед вступительными экзаменами папа все-таки приехал. И это очень меня поддержало.

Горюя по неосуществимой мечте, я думала, а не правильнее ли мне было подать документы на юридический? Меня и эта профессия — в исключительно романтическом ключе — очень интересовала. И вот я стала размышлять об этом вслух, советуясь с папой. Он изменился в лице и очень жестко сказал: