Моцарт и его время

Однако ЬесИопеп постоянно оставались в его дневном расписании исключительно ради заработка или из-за необходимости завязать нужные знакомства. Когда в 1790-м Моцарт испытывал серьезные материальные затруднения, он просил одного из своих кредиторов, Михаэля Пухберга, разыскать ему учеников — есть только два, а нужно восемь⁶. Бывали еще у Моцарта и уроки композиции, и они, судя по всему, вызывали у него гораздо меньшее раздражение. По крайней мере, оно практически не прорывалось в письмах. О педагогической метбде Моцарта-композитора можно судить по сохранившимся тетрадям уроков с Томасом Эттвудом и Барбарой Плойер^с. Конечно, многое определялось природной одаренностью ученика, Моцарту встречались и весьма сложные случаи (занятия с дочерью герцога Тина). Но все же к таким урокам он испытывает интерес, охотнее экспериментирует, чего почти никогда не бывало на клавирных ЬесИопеп — разве что с Розой Каннабих.

Исполнительская деятельность Моцарта устраивала больше, нежели педагогика. Выдающийся дар пианиста-виртуоза, за который его в первую очередь и ценили современники, он воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Но при этом был одним из первых музыкантов, кто ощущал начало распада профессионального универсализма, господствовавшего до того на протяжении многих веков. И сто, и двести лет спустя играющий на фортепиано композитор или сочиняющий пианист по-прежнему будет встречаться довольно часто, но все же именно во времена Моцарта композиция и исполнительство начинают обосабливаться, становятся самостоятельными специальностями. Из современников Моцарта Клементи был тем, кто в основном подчинил композиторскую деятельность исполнительской. Бетховен, напротив, решительно пренебрег последней в пользу первой. Моцарту удавалось долгое время сохранять видимое равновесие — по крайней мере, в те годы, когда концерты были главным источником дохода. Однако именно композиция составила основу, стержень его профессионального самосознания.

В одной из историй, рассказанных Рохлицем, передан диалог: одаренный мальчик двенадцати-тринадцати лет просил у Моцарта совета, с чего начать сочинение. Моцарт ответил, что еще рано, и возражение собеседника — «Вы ведь сочиняли, будучи значительно моложе» — парировал: «Но я никогда не спрашивал!» Впрочем, для понимания позиции Моцарта важен не столько этот остроумный обмен репликами, сколько его продолжение: «Когда у кого-то есть дар, он

а Письмо от 7 февраля 1778 г. — Впе/еОЛ II. 5. 264.

Ь Письмо ок. 17 мая 1790 г. — Впе/еСА IV. 8. 108.

с Помимо них композиции у Моцарта обучались Ф. Я. Фрайштедтлер, И. Н. Гуммель, возможно, Ф. К. Зюсмайер, Й. Л. фон Эйблер, но от этих занятий не сохранилось каких-либо материалов.

оо

сЛ

КОМПОЗИТОР

о

«

Н

О

сэ

л

о

«

н

сам будет вести и подгонять, ты просто знаешь, что должен это делать, и никого ни о чем не спрашиваешь»³. Даже если Рохлиц просто придумал встречу Моцарта с неведомым вундеркиндом, последняя реплика кажется очень правдоподобной, так как, по сути, подтверждает его тойо: «сочинение — моя страсть».

Тезис о моцартовской страсти к сочинению как первичном жизненном импульсе его натуры — излюбленный мотив многих исследований. Из характеристик, данных Абертом, рождается вполне цельный психологический портрет Моцарта-композитора, чья истинная жизнь разворачивалась в сферах, чрезвычайно удаленных от обыденного существования, чья творческая фантазия работала без остановки, не зависела ни от внешних побуждений, ни от житейских помех, и проявлялась стихийно:

> В его творчестве нет ничего от произвольных, обусловленных извне побуждений, а лишь самое первичное жизненное проявление. Его музыкальное вдохновение — не сгусток каких-то находящихся за пределами искусства переживаний, а само переживание¹’.

Во многом сказанное подтверждается воспоминаниями современников. Моцарт действительно был натурой страстной. Хорошо известно, что еще в детстве он почти с маниакальной увлеченностью отдавался заинтересовавшему его делу — будь то игра на клавире или занятия арифметикой. Позднее Леопольд по-бюргерски осмотрительно предостерегал сына от чрезмерного увлечения новыми знакомыми. В письмах времени парижского путешествия он раз за разом возвращал Вольфганга на землю, критикуя его утопические идеи. Свояченица Моцарта, младшая сестра Констанцы Софи Хайбель вспоминала, что он мог выглядеть веселым или печальным, но при этом казалось, что его мысли заняты чем-то другим³. Сосредоточенность на том, что в данный момент, сию минуту занимало все его мысли, в принципе была свойственна Моцарту. Вопрос в том, как интерпретировать эту увлеченность, и связывать ли ее исключительно с процессом творчества — замыслом произведения и его реализацией. Если принять точку зрения Аберта, то в Моцарте узнаются черты, скорее, не музыканта XVIII века, а романтического художника, чье вдохновение целиком зависит лишь от внутренних импульсов, замысел же произведения является следствием божественного откровения, а истинная жизнь протекает в сферах свободной фантазии, воспламененной его гением. Таков ли был Моцарт?

Единственное прямое и обширное высказывание о творческом процессе содержится в моцартовском письме к некоему барону, опубликованном Рохлицем в 1815 году в АЩетете тиыкаИзсНе 2ейип§. В нем неожиданно детально и весьма откровенно описано то, как работает его фантазия и что становится побудительным импульсом для создания произведений. Вот один из фрагментов:

> Если бы я был состоятельным господином, я бы сказал себе: «Моцарт, напиши-ка что-нибудь, но только то, что ты хочешь и что у тебя хорошо получается. Ты не получишь у меня ни крейцера, пока не закончишь. Однако хорошую рукопись я у тебя выкуплю». [...] Когда я по-настоящему

а Рохлиц. С. 111.

Ъ Аберт 11,1. С. 122.

с Мззеп С. N. уоп. Вю§гарЫе V/. А. Могат. 5. 627.

сч

оо

сЛ один и в хорошем настроении, например в карете во время путешествия или на прогулке после хорошего обеда — или ночью, когда я не могу уснуть, тут лучше всего, целыми потоками, приходят ко мне мысли. Откуда и как, этого я не знаю, да тут от меня ничего и не зависит^а.

Ученые, основываясь на анализе биографических фактов, подвергают сомнению подлинность этого письма, хотя и допускают, что кое-что в нем выглядит правдоподобно^ь. Что поразительно — в ряду скептиков самым ярым оказывается как раз Аберт. Он называет послание «глупой болтовней» и считает очевидной фальсификацией⁰. Почему, собственно, «глупой болтовней», не вполне ясно, так как пассажи из него, по своей сути, подтверждают многие идеи самого Аберта. Здесь и тяга к свободному творчеству, и музыкальные мысли, которые появляются неизвестно откуда, и постоянное погружение в процесс творчества — на прогулке, ночью, в карете. Почему же Аберт открещивается от письма? Только ли из-за сомнительного происхождения документа? Вряд ли. Очевидно, ученого насторожила совершенно несвойственная Моцарту детальность описания, тщательный анализ собственного творческого процесса. В письме сказано далее:

> Те [мысли], что мне нравятся, я запоминаю и даже напеваю их про се

бя... Если же я удержал мысль, то вслед за этим ко мне является то одно, то другое относительно того, на что пригоден этот кусочек, чтобы изготовить из него паштет согласно контрапункту, звучанию различных инструментов е1 сае1ега... Это распаляет душу, особенно если мне никто не мешает; кусок разрастается и разрастается, и я все распространяю его вширь и проясняю; эта штука поистине становится почти готовой в голове, если даже она и длинна, так что после этого я обнимаю ее в духе единым взором [...] и слышу ее в воображении вовсе не последовательно, как она будет потом исполняться, но как бы все сразу. И это настоящий пир. Все изобретение и изготовление совершается во мне только как в ясном сновидении, — однако слышание всего сразу все же самое наилучшее⁴.

О соотношении сочинения и нотной записи, о музыкальной памяти Моцарта речь пойдет ниже. Здесь обратим внимание на другое: фантазия композитора, согласно этому описанию, действует совершенно непроизвольно, спонтанно. Придумав «мысль», «кусочек», он лишь затем размышляет, куда бы его приспособить. Сказано иными словами, но все о том же: музыкальное произведение рождается из свободного полета фантазии, свободного излияния художественной воли, не обремененной никакими условиями — ни жанровыми, ни оркестрово-инструментальными.