Мое кудрявое нечто

– То есть у нас вообще секса теперь никогда не будет?

– А что в этом такого? Половина семей в мире так живут! И вообще, секс сильно переоценивают…

– Ты издеваешься надо мной, что ли? Сам, значит, набегался, нагулялся, а я о сексе ничего хорошего узнать не должна? Ты дождешься, я разведусь с тобой и уйду в такой загул, какой тебе не снился!

Подпрыгиваю на месте от громкого стука в дверь.

– Молодежь, – подпрыгиваю снова от командного голоса за дверью, – что у вас там случилось? Военные действия?

Хватаю халат, удобно висящий на крючке двери, злобно тычу пальцем в сторону развалившегося на кровати Миши и взбешенно цежу сквозь зубы:

– Тебе капец.

Распахиваю дверь, впускаю генерала и только после этого завязываю халат.

– Видите это? – теперь снова ору, указывая на живот, я не могу держать себя в руках, гормоны просто выпрыгивают из меня. – Это ваш единственный внук! Больше их не будет! Да-да, – трясу головой с такой силой, что в глазах мутнеет. – Только! Один! Внук! – вожу перед носом Алексея Витальевича одним пальцем, словно он не в курсе, что значит это число. – Нет секса, нет детей, не так ли?

Впервые вижу, как из орбит моего благодетеля, а теперь и свекра, потихоньку вываливаются глаза. Это он так смущается, или я его пугаю?

– А секса тут больше не будет! Ваш сынок отказывается работать своим членом. Сам то он с ним уже наигрался, а…

О Боже! Да что я говорю такое? И, главное, кому говорю? Подпрыгиваю третий раз от раскатистого хохота с кровати, который от моего гневного взгляда пропадет в подушке, которой Коршун благородно соизволил прикрыть лицо.

Хочу извиниться перед товарищем генералом, но после своей неприличной тирады не могу посмотреть ему в глаза. Вылетаю из комнаты, чуть не снеся еле успевшего отскочить мужчину. По дороге врезаюсь в тетю Наташу, мирно шествующую по направлению к залу, вылетаю из дома, глубоко вдыхаю теплый летний воздух и прячусь от людей в самом дальнем углу огромного двора, где начала устраивать цветник, окружив его молодыми кустиками смородины. Жаль, они не успели вырасти и скрыть меня от всех, дав возможность поплакать в одиночестве.

Да, Миша причинил мне боль. И не просто боль. Это было мерзко, противно… его руки, притягивающие меня за ноги… его ухмылка, называющая меня лгуньей… его глаза, рассматривающие меня, словно я не живая, и не могу чувствовать… И его резкие движения, рвущие меня изнутри. Все, что он сделал страшно и отвратительно…

Но ведь я решила все забыть и начать сначала. Ради ребенка. Ради самой себя, потому как не могу и дня провести, не думая о Коршуне. Да ради него самого, в конце концов!

Мой организм восстановился! Он жаждет выплеска гормонов и удовлетворения.

Так почему Миша не может взять себя в руки и сделать то, о чем болтал все время нашего знакомства?

Слышу звук отъезжающей от дома машины. Мне не видно, кто это. Из дома никто не выходил, значит, прошли по коридору, ведущему в гараж. По звуку машина не похожа на Патриот моего мужа. Полагаю, уехал Алексей Витальевич, и тетя Наташа должна быть с ним. Жаль, мне стыдно, я должна извиниться. Но я просто не в состоянии усмирить бушующие внутри злобу, негодование и разочарование.

Зарываю пальцы ног в землю, наслаждаясь тем, как она охлаждает нагревшееся от солнца тело. Шевелю пальчиками, наблюдая, как иссохшая рыхлая почва просачивается между ними, словно маленькие водопадики. Мне хочется пить и шляпу. А вот в дом заходить не хочется. Не желаю видеть Коршуна. Увижу – снова разорусь, как какая-то хабалка.

Ну и плевать. Буду жить, как живу. Не хочет спать со мной – пожалуйста! Прожила без этих утех восемнадцать лет, скоро, кстати, девятнадцать будет, и дальше проживу! Куплю себе фалоэмитатор. Позову с собой в магазин Хомякову, у нее такой прибор имеется. Вернусь в свою спальню. А Миша… пусть живет, как ему вздумается…

Склоняю голову на руки, оперевшись ими о колени. Подставляю спину пекущему солнцу, пусть греется.

И вообще, заберу малыша, когда он родится, и уеду жить к бабе Кате. Она обязательно меня пустит. Разведусь с кудрявой головой и найду себе нового мужа. Ну, или не найду. Ничего, одна проживу. На первых парах будет сложно, но…

Отвлекаюсь на лай собак и поднимаю голову. Это Миша всполошил питомцев. Выходит из дома и направляется ко мне. Между нами метров двадцать, но мне видна кривоватая улыбка на его лице. Негодяй! Еще и улыбается. Ну вот сейчас то что смешного? Возмущенно отворачиваюсь от него, упираясь взглядом в небольшой розовый куст, еще не успевший разрастись.

– Мне можно подойти?

Хмыкаю от просящего выражения его потерянного лица. Он опять на малыша похож, который после ссоры с родителями пытается к ним подмазаться.

– Нельзя! – почему я гаркаю? И почему глаза Миши вдруг расширяются, когда он, не смотря на отказ, все же приближается? – Вообще ко мне больше не подходи. Я хотела начать все заново, раз сразу не получилось. Думала, мы должны забыть ту ночь, раз у нас будет ребенок! Но с тобой невозможно серьезно разговаривать, Миша, ты сам как ребенок!

Громоздкое тело приземляется рядом. Близко. Вытягивает длинные ноги и привлекает меня к себе. Приятно. Тепло, близко, возбуждающе… невозможно… невообразимо… мое, то, без чего сложно представить следующий день.

– Пухляш, – длинные пальцы смыкаются на моих плечах, массажируя затекшую плоть, – я не ребенок, – большие губы прижимаются к шее, оставляя влажную полосу, – и я могу быть серьезным, – мягкие подушечки его пятерни массируют кожу головы, и я наклоняюсь ближе к нему. – Я молился о прощении, когда летел в Москву. Я благодарю Бога, что послал мне тебя, – непривычно тихий голос у самого уха, разносит теплую волну по всему телу. Мне больше не хочется кричать. Я уже не злюсь. Я хочу слушать и чувствовать. – Не знаю, как бы жил, не приедь ты в часть. Наверное, конючил бы у дома, умолял… родная моя, драгоценная.

Кладу голову на его плечо, расслабляясь. Его глаза цвета неба, я не знаю, смотрю в них или на небо. Не могу говорить, не могу двигаться, даже моргнуть не могу. Его губы на моей шее – это слишком приятно, я разливаюсь лужицей, прямо тут. Возможно, поливать кусты не придется.

– Ты самое важное… вы самое важное, – широкая ладонь накрывает выпирающий живот, движение в котором тут же оживает. – Я не хочу без вас… ни жить, ни дышать… все не имеет смысла, если вас нет. И я не выживу, если снова причиню боль.

Он замолкает. Наше тяжелое дыхание не прерывает даже ветер. Удивительно тихо. Вообще ни звука. Ни одного дуновения ветра. И овчарки прекратили легкий игровой лай. Его ладонь на новой жизни. Его губы на моей шее. И жестокий недостаток воздуха, которого мне мало, когда Миша рядом. Закрываю глаза, наслаждаясь мгновением. Губы сами растягиваются. Мне хорошо. Правда, хорошо. Если так будет всегда, я согласна.

– Может, тогда, свободные отношения? – произношу тихо, затаив дыхание в ожидании Коршуновкого всплеска.