Мое побережье

Дружба не знает слова «противно», когда речь заходит о заботе.

И не моя вина, что мир слеп, забывающий, что он — тоже человек.

— Все хорошо, — я стояла позади, пристроив подбородок на плече.

— Это позор.

— Будто я впервые вижу, как тебя тошнит, — одна рука поглаживала мелко дрожащее предплечье — все же упрямо встал, и теперь, еле удерживаясь, цеплялся из последних сил за раковину — другая скользила по изможденному лицу, омывая водой.

Он не сопротивлялся, а я не задумывалась, что делаю и зачем, прижимаясь губами к горячему виску. Только время от времени порол чепуху о том, как он облажался. В ответ я вторила ему обрывочными фразами-успокоениями, которые его мозг, возможно, даже не воспринимал.

— Буду еще блевать, — с мрачной твердостью констатировал он и оттолкнулся от раковины, возвращаясь к унитазу.

Мне осталось рассеянно мазнуть губами по теплому плечу и покорно отойти к стене.

Брюсу пришлось кипятить чайник дважды — мы провели в туалете около получаса. Капризов со стороны Тони хватало, но я как-то уже отмечала для себя, что Беннер — фрукт еще упрямей, и звезды под его именем сошлись в счастливой фигуре, таки способствуя вливанию напитка в сопротивляющийся рот.

Брюс пообещал, что отвезет меня домой, когда Тони уснет.

Самым сложным по прибытию в спальню на втором этаже оказалось сдержать чешущиеся руки, невидимыми силами притягиваемые к памятной железной дороге.

Он рухнул на кровать навзничь, кажется, не имея никаких сил смотреть на меня.

— Приподнимись, надо снять рубашку. — Лишь покорно трепыхался, позволяя себя раздеть.

Он заговорил внезапно, когда я присела на край постели, не зная, что делать дальше:

— Я сильно дерьмово поступил с тобой?

Темные глаза слабо поблескивали в падающем с улице свете фонаря, и казались необычно огромными.

Сомневаясь, что он вспомнит хоть третью часть диалога к утру, я пожала плечами.

— Ну… это было неприятно.

— Прости. — Воцарившуюся на несколько секунд тишину будто разбавляло призрачное эхо от короткой фразы. Загорелая рука показалась из-под одеяла и интуитивно нащупала замерзшую бледную ладонь. — Не уходи.

— Я еще здесь, — пошевелить пальцами, перехватывая поудобней.

— С Норой далеко не зашло, — вывел разговор во «вторую плоскость» — более глубокую; так у нас часто бывало, когда мы замалчивали все важное и серьезное, мешая значимые фразы с какой-нибудь ерундой, о которой якобы беседовали в первую очередь. Я решила не перебивать. — Минет не задался.

— В прошлый раз тебе понравилось, — это было лишним грузом, но большинство рассказов о его похождениях, так или иначе, укладывались в моем сознании. Не зависимо от желания носителя разбухшей от тяжести головы.

— Это было год назад, я уже ничего не помню.

— Жаль. А то я хотела поинтересоваться, гибнут ли таланты без практики.

— Да не в ней дело. — Я почти успела открыть рот, но он ловко ушел в «первую плоскость», переводя стрелки с себя на меня. — Ты злишься?

Я не злюсь. Мне больно. В этом-то и разница.

Нарочно медленно вздохнула, не горя страстным желанием приоткрывать завесу в свои мрачные лабиринты.

— Твое самолюбие всегда меня злит.

Что странно, но Тони не нашелся с ответом.

Меня подмывало воспользоваться ситуацией и полюбопытствовать, что вообще им руководило тогда, в доме у моря. Да смелости не хватало; мы долго сидели в тишине.

Наконец, пальцы, обхватывавшие мою ладонь, начали терять хватку, а дыхание — выравниваться. Я осторожно высвободилась и медленно встала. Стараясь не производить лишнего шума, легкой поступью добралась до двери, успев обхватить пальцами ручку, как вдруг:

— Ты знала, что каждый атом в нашем теле берет начало во взорвавшейся звезде? — речь его звучала нетвердо, а глаза были прикрыты, но я все равно замерла. — И, возможно, атомы в твоей левой руке взяли свое начало в иной звезде, нежели атомы в правой. Звезды умирают, чтобы люди жили. Глупо, да? — Я не знала, что ответить, однако Тони, кажется, этого не требовал. — Просто вспомнил, как мы летом смотрели в телескоп. Мне показалось, что они похожи на звезды.

— Кто? — вопрос повис в тишине, коею нарушило копошение в районе кровати.

— С Рождеством, — он повернулся к стене, не удостаивая меня продолжением недолгой дискуссии.

И лишь около получаса спустя, оказавшись дома и не справившись с выжигающим изнутри любопытством, я аккуратно раскрыла бирюзовую коробочку и, поднеся сережки к льющемуся из окна свету, поняла, о чем он говорил.

Комментарий к 13.

«Несси» — Лох-несское чудовище.

========== 14. ==========

Странно это было или естественно и закономерно, но то, что произошло на Рождество, осталось таким же из ряда вон выходящим событием, как вечер в доме у моря.

Когда пелена эмоций спала с глаз, а до рассудка достучался здравый смысл, напомнивший обо всей безнравственности, успевшей отравить нашу дружбу, общение с Тони вновь сошло на нет. Впрочем, кажется, ни его, ни, к великому удивлению, меня это глубоко не задело — похоже, подобный поворот событий был ожидаем. Может, нам необходим своеобразный «перерыв»? Подумать. Тщательно обмозговать умопомешательство, окутавшее минувшие дни, дать оценку всему… случившемуся.

Как бы ни хотелось, из памяти события не выдернешь; мы не журналисты, а жизнь — не слова именитых деятелей, чтобы их тщательно исковеркать и преподнести в нужном публике контексте.

И взаимоотношения — не безделушки в гараже Старка, которые можно починить или собрать заново.

Нет, мы не игнорировали друг друга: обедам в столовой не пришел конец, я не бежала в противоположную часть школы, замечая его в обществе Хэппи. Мы могли перекинуться парой слов из серии «передай, пожалуйста…» или озвучить касающийся учебы вопрос; только обращались, не глядя в глаза. А если вдруг и встречались взглядами, то быстро разрывали контакт. Ладно, я разрывала. Не потому, что стыдно, обидно за былое и прочие однотипные отговорки — все просто изменилось.

Однажды у него был урок информатики, а у меня — литературы, но мы столкнулись у туалета в одно время. Первой реакцией тела был ступор, однако мне удалось сдержаться и не затормозить посреди прохода, подобно пеньку с глазами. Шли друг другу навстречу. Сердце колотилось, как ненормальное, но в тот момент всяческая «важность» физиологических неудобств оттеснилась на второй план — я только задерживала дыхание, чтобы не пыхтеть, как паровоз, и старалась не топать, как слон. Не смотреть на него — держать голову прямо, как обычно.