Мое побережье

Я не понимала, какими словестными формами можно выразить собственное состояние, но я была полна чего-то неопределенного: будто накатывало все сразу — и совершенно пусто одновременно. Из-за него.

Из-за линии своего поведения.

«Неблагодарная эгоистка».

К концу третьей недели я заснула со справочником по физике и пальцем, зажатым между страницами о квантовых постулатах Бора. Он пылился у меня на полке года два, не меньше, пока взгляд однажды случайно не упал на цветные изображения атомов на корешке, сильно выделяющиеся на общем фоне строгих переплетов классической литературы. Я прочитала первую главу о механическом движении и, вдруг поймав себя на мысли, что воспринимаю напечатанное достаточно адекватно и даже относительно понимаю, о чем идет речь, спустилась вниз за большой кружкой чая, думая о том, что нашла себе новое занятие на грядущий вечер. И тем внимательнее после я вчитывалась в каждую страницу, памятуя о своей слабости в отношении точных наук.

Мне до чертиков не хватало друга. Того самого идиота, который бы потащил меня на кладбище или выдумал какую-нибудь дурацкую псевдодокументалистическую страшилку про черные дыры, впутывая в повествование хитростные термины. И неладного длинноволосого рока, от которого дрожали стекла в машине.

А еще появились подавляющие грозовые тучи мыслей. Тех самых, что были хуже дотошного самоанализа — мыслей-попыток вытянуть из самых неизведанных глубин подсознания объяснение каждому его поступку.

Ужасные и слишком тяжелые, готовые разразиться бурей над головой.

Я так раздражалась, когда кто-то начинал осуждать Старка, ничего не зная о жизни человека за дверьми дома и маской раздолбая, но на деле, кажется, оказалась ничем не лучше остальных, рассуждающих поверхностно и стереотипно.

Он всегда был сложным мальчишкой. Не таким, как все; фраза до жути избитая, однако иначе выразиться нельзя.

Когда все вокруг твердили, какой он своевольный мудак, считающий, что заслуживает хорошее отношение и расположение людей, несмотря на то, что относится к окружающим, как к дерьму, я устало вздыхала и качала головой. Он не сволочь. С ним просто… не все в порядке.

Так многозначительно говорил Джарвис, который, кажется, был единственным, кто не наплевал на этого ребенка в коротком комбинезоне посреди песочницы окончательно.

Я никогда не углублялась в подобные вопросы, ибо они казались мне слишком сложными и, чего греха таить, не моего ума и дела, но о его проблемах я была осведомлена еще в пору детства, на том интуитивном уровне, когда ты просто смотришь и понимаешь: что-то не так, но пока не догадываешься, с какой интенсивностью из года в год закручиваются гайки в неокрепшем рассудке. Да, ему свойственен банальный нарциссизм, однако клеймить его одним пороком, не ведая подоплеки, — дело далеко не великой морали.

Я снова и снова, под разными углами вертела в голове мысли о том, как он относится к людям и как взаимодействует с обществом, попутно накладывая на образы все доступные мне на данный момент знания. Тони никогда не имел близких отношений с кем-либо в детстве — имею в виду, из родственников. У него нет ни сестер, ни братьев, и едва ли уместно говорить о львиной доле внимания к растущему чаду со стороны родителей — нет, я отнюдь не хочу крестить Говарда и Марию виновными во всех вселенских грехах, и плохими, невнимательными отцом и матерью их называть нельзя, но я не исключаю того эффекта, который могла оказать увлеченность в большей степени светской стороной жизни, нежели бытовой, миссис Старк, и гениальность мистера Старка, явившаяся палкой о двух концах, на его социализацию.

Череда бессмысленных тусовок, ярко выраженная склонность к алкоголизму, одноразовые связи с девушками, к которым он и близко не питал никоего подобия эмоциональной привязанности, и, его любимое: дни да ночи в домашней лаборатории на пару с железной развалиной, в перспективе — примитивным роботом, с коим он носился, точно с живым существом, утверждая, что однажды непременно доведет начатое до ума, и «Дубина оживет», тем самым неуклюже демонстрируя свою нерастраченную любовь — единственную, к вещам. Каким же «нормальным» сформируется парень в подобной среде, если ему элементарно сложно понять, как общаться с людьми на более теплом, задушевном, интимном уровне — настоящими, из плоти и крови, а не работающих на батарейках?

Как может понять человек, что такое «дружба», если его представления о мире с самого детства были искореженными? Да, он грубит и задевает, но это и есть его та самая система взглядов на отношения, с придерживанием которой он вырос. Он прекрасно осознает, когда ведет себя не так, и, господи, если бы кто-нибудь знал, как он честно пытается работать над собой, ломая укоренившиеся клише, так же, как знали мы с Роуди. Если бы кто-нибудь осознавал всю ценность этих усилий.

Я помню, как нашему трио было тяжело на порах лет пятнадцати — в эти годы ему рвало крышу особенно сильно. Они с Хэппи даже прекратили контактировать: Хоган говорил, что «просто не может больше это терпеть». Я пыталась их помирить, однако бестолку; лишь время расставило все по местам. И только Тони, кажется, до сих пор с трудом вспоминает те дни, возможно, так до конца и не оправившись от осознания реальной шаткости отношений и мира вокруг — демонстрировать слабости не в его стиле, но факт, что он стал более замкнутым, бросался в глаза тем, кто видел его каждый день.

Почему кто-то считает, что имеет право судить, будто он не заслуживает такого же количества любви, верности или дружбы с другими людьми так же, как любой человек на Земле? Он социопатичен, но не бессердечный эгоист. Ему свойственен ряд расстройств, но он не козел, для которого не существует ничего святого.

Да, у Тони есть некоторые проблемы с взаимодействием с окружающими. Я не понаслышке знаю, как это сложно понять, но причин, по которым для него проблематично поддержание дружеских отношений или придерживание некоторых элементарных неписаных социальных норм, хватало; среди подобного были как трудности в банальном представлении альтернативных результатов ситуаций и предсказывании, что в дальнейшем может произойти, несущие в себе осложнения, сродни затруднениям в моделировании последствий неловко упущенного слова в адрес близкого человека, так и в интерпретации мыслей, чувств и действий других людей — едва заметные послания, которые передаются через мимику и язык тела, часто оказывались им упущены.

Грустный парадокс привычного для других образа и насущного.

А еще печальней становилось от того, что я сама, бывало, так зацикливалась на собственных обидах и уязвленности, что примыкала к лагерю «мнения большинства».

На осознание этого ушло, к сожалению, слишком много дней.

Февраль вступал в свои права.

Я поворочалась на кровати и перевернулась на другой бок, подтянув к груди колени и прижав справочник по физике поближе.

Шел двадцать восьмой день нашего «молчания». Или двадцать девятый — я прекратила считать сутки на семнадцатом.

Интересно, как долго можно врать самой себе о всяких мелочах, связанных с определенным человеком? Регулярно саму себя убеждать, что это — отлично, что все, бывшее между нами, постепенно тлеет, подобно уголькам в костре на том пляже, где меня «поймал» на берегу Киллиан.

В горло толкнулся колючий ком, который никак не удалось проглотить. Я плотно зажмурилась, пытаясь не замечать фотографию на книжной полке и не думать о том, какой процент моей вины был в том, что все так вышло.

Не думаю, что в жизни уместно четко дифференцировать людей на праведных и грешных.

Взаимное непонимание — самый страшный камень преткновения, на который только могут наткнуться те, кто по-настоящему дорожит друг другом.

***

Показавшееся было солнце не радовало. Предпоследние парты оказались занятыми; мне пришлось занять первую, на первом ряду, и для верности заткнуть уши наушниками — если и быть раком-отшельником, то по полной программе.

Забавно разнятся представления о подростковых годах, впитываемые нами из многочисленных фильмов, и реальность: мы ждем, что вокруг нас всегда будет кружиться толпа друзей, с которыми никогда не заскучаешь, воображаем себе тайные побеги из дома под покровом ночи, первый поцелуй с крутым парнем из футбольной команды, поездки за город, вечеринки, беззаботность и шуточки, понимаемые только самыми близкими. На деле все оказывается куда прозаичней: изоляция от общества в минуты грусти, бесконечная меланхолия, попытки сбежать от реальности в собственный мир грез, отсутствие мотивации к учебе, упадок сил, ранние подъемы, заключение в городе, от которого тошнит, держание затапливающих с головой эмоций внутри и уткнутые в телефон носы, ибо все, что нам остается — зависать в интернете в ожидании наступления лучших годов жизни. Которые почему-то упрямо не дают знать о своем приближении.