Мое побережье

— Могу предположить, что достаточно, раз вдруг поздравил меня с Рождеством, — утомленный вздох. — Слушай, — сердце по инерции замерло еще до того, как Беннер произнес в глубине души ожидаемые мною слова: — ты не могла бы съездить со мной? Боюсь, лучше не задерживаться, а один я могу заехать не туда.

И невидимая стальная рука сжалась на горле с максимальной силой, мешая воздуху свободно поступать в организм.

Я не то, что съездить — я имени его более слышать не желаю.

— Конечно, ты помнишь, где я живу? — ноги-предатели сами в пару шагов преодолели расстояние до комода, а рука выдернула из ящика колготки наугад.

***

Полицейский участок плакал по происходящему на месте. Майку стоило бы поближе общаться со мной — глядишь, перестал бы скучать от безделья на работе.

Стоянка была настолько забита, что нам пришлось припарковаться у соседнего дома (оставалось надеяться, что мы сможем вытащить из этой цитадели порока, пропитанной так называемым «духом молодости», Старка быстро, и никто не вызовет эвакуатор к нашему возвращению). Грохочущую музыку было слышно с улицы, и, ей богу, окажись у меня ключ и доступ к кладовке Виллеров, я бы без неуместного зазрения совести вырубила им электричество.

Никто не обратил внимания, когда мы вошли в дом. Да о каких заботах могла идти речь, когда все входы и выходы нараспашку раскрывали свои запретные объятия? Хотелось знать, где в этом году распланировали встречать Рождество родители Дэна, не меньше, чем их внезапного возвращения. Пускай я при этом создаю видимость страшной зануды.

Мы встали подле какого-то журнального столика, вдоль и поперек захламленного пивом; Брюс дважды набирал Тони, натыкаясь на сбой сигнала.

— Недоступен, — воздух вокруг него словно искрился. Он смерил проходящего мимо парня таким раздраженным взглядом, что я бы не сильно удивилась, если бы Беннер выхватил ведро со льдом, что тот нес в руках, и надел ему на голову. — Ладно, — с видимым трудом взял себя в руки, — будем искать так.

Я могла сказать, что понимала его — в местах, подобных этому, мне иной раз жутко хотелось позвонить отцу и тихо уйти в закат до прибытия «мигающих машин». Ну, или, по крайней мере, затушить косяк с травой о чью-нибудь прокуренную насквозь голову.

Брюс выловил в толпе первую попавшуюся блондинку.

— Ты видела Тони Старка?

Судя по выражению ее лица, она вообще дальше первой строчки алфавита в жизни не видела.

— Кого-кого?

Кажется, она спросила что-то еще, но Беннер уже шел к другому человеку, а я цеплялась за его рукав, меньше всего на свете желая здесь затеряться.

— Эй! — парень, которого он узрел в толпе, показался мне знакомым, хотя брюнетов с небрежной укладкой здесь пруд пруди. — Барнс! — ладонь опустилась на плечо, и серые глаза расслабленно скользнули по лицу Беннера.

— Брюс! Не знал, что ты тоже придешь, — а потом, как магнитом — с веселым, «хищным» прищуром устремились на меня. — Привет.

Лицо полыхнуло: я поняла, что рассматривала руки, державшие стеклянную бутылку пива, поверхность которой была испещрена маленькими, стекающими вниз, капельками, и оторвалась лишь в тот момент, когда темно-зеленое горлышко прижалось к губам, и уголок дернулся в игривой улыбке.

— Привет, — о, нет-нет-нет, Вирджиния Поттс, соберись в единую массу. Стыдно так пялиться!

Стыдно должно быть носить футболки со слишком коротким рукавом, когда у тебя такие руки. Тонкие, красивые, со слегка выпирающими костяшками и узелками вен у запястий.

Подбери челюсть. У тебя есть персональный, аналогичный кадр, затерявшийся где-то в этом доме.

Как ни странно, мысль о Тони немного «отрезвила».

— …чайно не знаешь, где он? — как из-под воды, достиг слуха голос Брюса.

Фигура в обтягивающих джинсах, наконец, удостоила вниманием Беннера, и я обрадовалась возможности относительно спокойно вздохнуть.

— Последний раз я видел его, — он совершил эфемерный мах перед своим лицом; я не имела ни малейшего представления, за какими из его движений нужно следить, — с Эйприл? — посмотрел на Брюса так, будто бы он должен ответить на заданный вопрос, а не наоборот. — Не помню, как ее зовут, светло-рыженькая, в розовой майке. Посмотри на втором этаже.

Брюс опередил меня с благодарностью, и я замерла с приоткрытым ртом, чувствуя себя особой недалекой. Он скорой, широкой поступью ринулся к лестнице, не оставляя альтернативы моим действиям. Впрочем, мне ли не привыкать к минуткам провала.

Народу здесь было значительно меньше, зато в воздухе плотным дурманом стоял кальянный дым, отдавая в мозг слабым головокружением. Брюс дернул первую дверь — заперто. Вторую — туалет. Третью…

В комнате было темно. Я пошарила рукой по стенке и нащупала выключатель, щелкнула.

Тони бесформенным желе растекся в кресле, с телефоном в руке. Он отрешенно смотрел на подлокотник и без устали дергал белую нитку, словно это было самое увлекательное, что он вообще когда-либо делал в своей жизни, то ли пытаясь ее вырвать, то ли принудить стоять по стойке «смирно».

— О, — голос прозвучал непривычно хрипло. Он не повернулся в нашу сторону. — И эту… моралистку, — судя по тому, как Старк недовольно поморщился, с языка сорвалось одно из самых «приличных» оскорблений, коими он хотел меня окрестить, — сюда притащил.

— Мы не ладим, — запоздало, шепотом пояснила растерявшемуся Беннеру и неловко заломила руки, отходя в угол, пытаясь скрыться из зоны его видимости.

А он смотрел. Настырно, въедливо — я чувствовала, как взгляд буравчиком раздражает кожу лица.

Если Старка было тяжело выносить в обычном состоянии, то в пьяном это становилось миссией, близкой к фиаско.

Странно ловить себя на том, что досада и горечь, начинающие разъедать, подобно серной кислоте, внутренности каждый раз, стоило оказаться с ним в одном помещении, рисковали войти в привычку.

Я ничего не могла сделать. Ответить ему, выпалив подобие гадости? Он лишь посмеется и заткнет парой слов, которые потом будут стервятниками терзать мой изможденный рассудок в воспоминаниях. Оставалось бессильно злиться. Пока не доведет до точки кипения.

Впрочем, успокаивало знание того, что мое молчание его тоже подчас выводило. Конечно, куда без красной нитью пронизываемого его невероятного тщеславия: Тони хотел, чтобы мир вращался вокруг него, страдая манией величия просто в паталогической степени. Будь то шумное веселье или громкие скандалы — не столь важно. Главное, чтобы он оказался центральной фигурой происходящего.

А уж указывать на недостатки других, превращаясь из потенциального доброго советчика в навязчивого деспота, пытающегося устроить жизнь каждого по собственному разумению — его нездоровое хобби.