Мои дорогие привидения

– Какую Анечку?

– Анну Муромскую, мою внучку?

– Эм… – замялся огорошенный Федя.

– Да знаете, знаете, – подбодрил его собеседник. – Так вот, у неё привычка компьютер включённым держать. Прохожу это я мимо Анечкиной комнаты, а он то и дело «пили-пили», «пили-пили». Я ведь уже сказал, с техникой я на «Вы», вот и заглянул проверить, не случилось ли чего. Ани дома не было, а на экране – ваша переписка. Как это называется? – он просительно посмотрел на парня. – Когда и там, и на телефоне?

– Синхронизация? – предположил парень.

– Верно! – обрадовался старик. – Вы только не подумайте, я в личную жизнь внучки не вмешиваюсь. Просто так уж вышло: глянул на экран, а там вы как раз про сочинительство вещаете.

Федя смутно припомнил, что в самом деле нечто подобное в переписке было. И, кажется, использовалось им как последняя козырная карта, как раз перед тем, как прекратить затянувшееся и явно бесперспективное общение.

– Каюсь, любопытство взяло, вот я к вам и присмотрелся, – развёл руками Григорий Альбертович.

– Почему вдруг ко мне? Мало ли писателей? Или тех, кто утверждает про себя: «Я – писатель!»?

Старик задумчиво барабанил пальцами по столу.

– Дело ведь не в количестве и не в личной оценке заслуг, Фёдор Васильевич. Дело в наличии либо отсутствии таланта. А мне, признаться, стало тошно от того, как вы свой талант бездарно губите.

– Я пишу.

– В стол.

– Подготавливаю…

– Базу, да-да. Не обманывайте сами себя, – посоветовал старик. – Просто скажите: давно ли вы до поездки сюда сочиняли что-то подобное той истории с егерем? Такое, чтобы в самом деле брало за душу?

Фёдор открыл рот, намереваясь что-то возразить. Потом медленно закрыл. Посидел, передёрнул плечами – но так ничего и не сказал. Григория Альбертовича это ничуть не смутило:

– Вот-вот.

– А толку? – кисло поинтересовался Федя.

– Простите? – глаза старца широко распахнулись от удивления.

– Кому оно нужно, моё творчество? – парень кивнул на ноутбук. – И вообще, я здесь вроде как на допинге, а если не будет молодильных яблочек – и эффекта того не будет.

– Надо же, какие глупости, – пробормотал Григорий. – Вы что же, яблоко ели до того, как начать сочинять? Или всё-таки после?

– После, – нехотя признал парень.

– То-то.

– Но вы ведь всё равно меня того…

– Не понял?

– Ну, что у вас в таких случаях полагается. Для сохранения конфиденциальности. Стирание памяти там, или как?

– Или как, – хмыкнул старец и поднялся.

– А и к лучшему! – махнул вдруг рукой Федя. – Может, вы меня вообще «откатите»?

– Что-что, простите?

– Ну, как компьютерную программу. Можно сделать, чтоб я сюда вовсе не приезжал?

– Зачем? – изумился Григорий Альбертович, чуть не выронив из рук свою драгоценную трильби.

– Оксане я так и не помог. Настю и Баюна из-за меня теперь родня будет мытарить. Судеб сколько переменилось – и не факт, что к лучшему, – он посмотрел на собеседника с жалобной мольбой. – Откатите, а?

– Вы опять пытаетесь принять ответственность за то, за что на самом деле отвечать не можете, – вздохнул старец, беря из угла свой бадик. – А кто вам сказал, что не случись всего этого – было бы лучше? Никто. Сами себе придумали и сами себя в придуманном убедили.

Бадик пристукнул об пол и Феде показалось, что по крашеным доскам пробежала рябь, словно по морским волнам.

– Будущее, Фёдор Васильевич, никем не предсказано и нигде не записано. Так с чего вы взяли, что оно способно обойтись без вашего участия?

Бадик пристукнул вторично, и теперь писателю померещилось, что дрогнули и пошатнулись стены избушки.

«Вот и хорошо», – подумал Федя, закрывая глаза.

– Вам ещё многому предстоит научиться, молодой человек, – заметил Григорий Альбертович.

Бадик стукнул в третий раз и мир исчез.

Глава 26. Один счастливый случай

Фёдор Васильевич Потапов дочитал написанную историю, с удовлетворением вздохнул и закрыл файл. Пока ноутбук выключался, писатель успел допить остатки кофе из стаканчика и доесть черничный кекс. Потом откинулся на низкую спинку складного деревянного стульчика, с наслаждением потянулся и, сцепив руки на затылке, принялся благодушно глядеть по сторонам.

Парень сидел на летней площадке маленькой кофейни, затерявшейся в одном из двориков в центре города. Здесь, вокруг толстенной вековой сосны, была устроена круговая лавочка, а по её периметру расставлены столики и несколько шезлонгов. Вообще-то Федя предпочитал устраиваться как раз на шезлонге – в последнее время он завёл привычку писать, сидя тут, на свежем воздухе (насколько он мог быть свежим в многолюдном городе). Но сегодня шезлонги были заняты, так что писатель выбрал последний свободный стольник в дальнем углу.

Он размышлял о том, что идея отдохнуть была определённо удачной. Несмотря на все трудности с дорогой, Дубовеж оказался симпатичным провинциальным городком, а Луговец – уютным селом с дружелюбными и несколько старомодными жителями. Правда, в окружении пенсионеров через какое-то время можно было затосковать, однако для Фёдора, твёрдо вознамерившегося провести время с пользой, отсутствие отвлекающих факторов в виде девушек было только плюсом. По крайней мере, сам он себя в этом старательно убеждал и, кажется, практически убедил.

Впрочем, время от времени парня посещало странное чувство дежавю, а порой возникало ощущение, что он забыл о каком-то важном деле, которое собирался сделать. Федя всякий раз задумывался, пытаясь разобраться в непонятных метаниях собственного разума, и, в конце концов, пришёл к выводу, что во всём виновата монотонность сельской жизни. Даже отбытие хозяйки к сестре, с оставлением на Фёдора дома и кур, не сильно всколыхнуло общее размеренное и невероятно сонное настроение, царящее в Луговце.

«Нет, так бы я жить, пожалуй, не смог», – подумал парень. Ему даже сейчас, по возвращению, казалось, что в том лесном захолустье ничего и никогда не происходит. И что дни, особенно те, которые пришлись на вынужденное одиночество, похожи один на другой как две капли воды. Подъём – куры – завтрак – работа – обед – работа – речка – ужин – куры – работа – сон. Несколько раз выбравшись в Дубовеж, писатель обошёл все тамошние достопримечательности, запомнил расположение всех улиц и – как ему стало мерещиться – начал узнавать в лицо большинство местных жителей.