Молодость с нами

преподавателей. Трудности были неисчислимые…

— Это Павел Петрович звонил, — сказала Варя, возвращаясь. — Надо сделать несколько сложных

анализов и разных испытаний. — Она была озабочена. — Ты извини, пожалуйста, Оленька, сейчас мы

займемся. Придется тебя оставить.

— Ты одна будешь их делать, эти анализы? — спросила Оля. — Здесь почему-то никого больше нет.

— Как почему-то? — Варя сбросила свою ватную курточку и осталась в голубом свитере, который

плотно обтягивал ее легкую фигуру. — Потому что обед. — Она поправляла прическу. — Целый час. А ты есть

не хочешь?

Оля вспомнила утро, свои тарелочки, оставленные на столе, яичницу, в которую она на кухне роняла

слезы и которую не захотел есть папа, — и на обломок стали с флокенами вновь капнула слеза. Оля наверно бы

расплакалась, но удержалась: она знала, что и у Вари — правда, когда Варя была еще совсем маленькая, — тоже

умерла мама.

4

Это был длинный и трудный день. Оля долго сидела в Вариной лаборатории, следила за тем, как в

специальных станках, автоматически регистрирующих степень сопротивления проб, разрывали, гнули,

скручивали, ломали стальные кусочки, как, отшлифовав некоторые из них до зеркального блеска,

рассматривали в микроскоп и фотографировали структуру испытываемого металла, как травили металл

кислотами и растворяли его в различных реактивах.

Все сотрудники лаборатории, за исключением тихого старичка с острой белой бородкой, который

производил фотографирование под микроскопом, были Вариного возраста, но обращались они к Варе, как к

старшей. Варя отвечала серьезно, две складки возникали у нее меж бровей. Оле было странно видеть это.

Только прошлой весной Варя окончила свой институт, тогда же, когда окончила свой и она, Оля, но вот Варя

уже самостоятельный человек, ее называют Варварой Игнатьевной, она что-то творит, от нее что-то зависит. А

что же Оля? Все еще в девочках, при папе и ма…

Вот и снова мокро подбородку и в сердце душно.

Оля ушла из лаборатории, побродила по заводским дворам и потом в длинных коридорах

заводоуправления не без труда отыскала дверь с табличкой: “Главный металлург”. Дверь была заперта. Оля села

напротив нее на деревянную скамейку и сидела неизвестно сколько. Кабинеты, соседние с отцовским,

постепенно пустели, в них гасли огни, их хозяева расходились по домам, все реже пробегал кто-либо мимо Оли.

Только упорно и монотонно, подобно сверчку, в дальнем конце коридора все еще стрекотала пишущая машинка.

— Вам кого, девушка? — услышала Оля над собой голос. Перед нею стоял человек в брезентовой куртке,

в брезентовых штанах, с широким поясом, на котором были начищенные медные кольца, цепи и крючки. В

руках он держал громадную связку ключей. Оля догадалась, что это пожарный, который осматривает комнаты и

проверяет, не оставил ли кто по рассеянности непогашенный окурок или включенный электрический чайник. —

Дело такое, никого нет, — говорил он.

— Я жду Павла Петровича Колосова, — ответила Оля.

— Поди, у директора он, — сказал пожарный. — Заседают.

— Почему вы так думаете?

— А у нас примета. Если вот на столе, допустим, у директора лампа горит, значит он у себя один… ну

или еще кто, двое-трое. А если люстра зажжена, точно: заседают. Сейчас по двору иду, вижу — люстра.

— А туда пройти можно?

— Чего же не пройти? До конца коридора, потом на второй этаж по лестнице, а там сами увидите —

кожаная дверь. Только зря вы к нему сегодня, к товарищу Колосову. Беда у него большая.

— Я знаю, — ответила Оля, быстро вставая со скамейки. — Спасибо вам.

Она поднялась на второй этаж, нашла кожаную дверь. Но за этой дверью была еще одна дверь, и тоже

кожаная; ее охраняла строгая седая дама в пенсне.

— Да-а… — говорила она в телефон тягучим голосом. — А кто спрашивает? Вы откуда? Его нет,

товарищ… Неизвестно. — Она положила трубку и взглянула на стоявшую у дверей Олю.

— Я ищу Павла Петровича Колосова, — поспешила объяснить Оля. — Мне сказали, что он…

— Вам правильно сказали, — перебила седая дама, — он действительно здесь, у директора. Но рабочий

день окончен, приема нет. Кто вам так поздно выдал пропуск?,

— Мне его выдали утром. Если можно, я подожду Павла Петровича у вас?

— Пожалуйста.

Оля села. Седая дама читала толстую книжку, выдвинув ее вместе с ящиком стола. По временам звонили

телефоны, седая дама слово в слово повторяла всю эту формулу: “Да-а… А кто спрашивает? Вы откуда? Его нет,

товарищ… Неизвестно”, — и опускала трубку.

Круглые часы на стене показывали десятый, когда в приемную вошла молодящаяся женщина лет сорока

пяти; волосы огненные, на шее такого же цвета лиса; на ногах белые резиновые боты; пышная, бодрая.

— Я закончила, Галочка! — воскликнула она. — Перепечатала все. Будь здорова.

Но вместо того чтобы, сказав слова прощания, уйти, она уселась на стул возле седой Галочки, раскрыла

свою громадную пятнистую сумку из шкуры нерпы и принялась перед зеркальцем красить губы, потом загибать

ресницы.

— Новость! — говорила она при этом. — Мне только что сейчас рассказали. У Ларочки ушел муж!

— Да что ты! — Седая дама задвинула ящик с книгой.

— Третий! Это же катастрофа. Впрочем, Ларочка должна бы радоваться. Он был пьяница и слюнтяй…

— Все-таки был, все-таки мужчина.

Они помолчали, обдумывая событие. Пришедшая сказала:

— Не понимаю, почему у нее такая несчастная жизнь! Интересная женщина…

— Чего же тут непонятного? — заговорила седая дама. — Основного жениха — ждала, ждала — убили

на войне. После войны ей уже было двадцать шесть. Особенно-то не поразбираешься. Вышла за майора-