Молодость с нами

Тамарой Савушкиной.

— Надо вытряхнуть из комсомола! — сказал аспирант-историк Георгий Липатов. — Мы об этом уже

говорили. Сколько государственных средств на нее истрачено! А для чего? Чтобы у товарища ботаника была

жена кандидат в кандидаты искусствоведческих наук? Надо вытряхнуть. Райком нас поддержит. Уверен.

Еще две недели назад, пожалуй, и Оля думала бы примерно так же, как Георгий, она бы тоже без особых

колебаний голосовала за исключение из комсомола Тамары Савушкиной. Но полтора десятка минувших дней

заставили Олю серьезно поразмыслить о многом, из чего состоит жизнь человека. Они научили ее вглядываться

в жизнь пристальнее, чем прежде, и уж во всяком случае не слишком спешить в суждениях.

— Посмотрим, — сказала Оля. — Посмотрим. Надо с Тамарой поговорить.

— Говорили! — ответил Липатов. — Бесполезно. В обывательщину скатывается. Мы уж тут на бюро

постановили: объявить строгий выговор за антигосударственное решение. Я имею в виду уход из аспирантуры.

Потом Оле рассказали о делах самого Георгия Липатова. Вот рассуждает — прямо-таки Савонарола, да и

только! А что у него с Люсей? Еще года нет как поженились — Савонарола уже утверждает, что она ему не

пара, что ее заедает обывательщина, которая этак и его может засосать, если он не примет решительных мер.

И, наконец, на Олину голову обрушилась еще одна неприятность: Нина Семенова и Маруся Ершова

подрались. Так вот взяли и надавали одна другой по щекам. Мальчишки-первокурсники утверждают, что Нина

при этом даже сказала нехорошее слово.

С Тамарой Савушкиной, с Георгием и с Люсей Липатовыми решить что-либо так сразу было невозможно,

следовало обдумать их дела коллективно. Но вот Маруся и Нина… Оля попросила позвать их обеих к ней в

комнату бюро. Первой пришла Маруся, воскликнула:

— Оленька, дорогая, здравствуй! — и поцеловала Олю.

Вошедшая следом Нина увидела Марусю и, не глядя на нее, буркнула Оле:

— Здравствуй!

— Девочки, садитесь! — сказала Оля приветливо. — Как давно мы не видались!

Маруся и Нина уселись у противоположных стен большой комнаты, демонстративно отворачиваясь друг

от друга.

— Ну как же это могло случиться? — заговорила Оля после некоторого молчания. — Взрослые люди! В

вашем возрасте у моей мамы уже было двое детей. Да, говорят, Нина, ты что-то такое сказала, что…

— Это вранье! — резко перебила Нина. — И вообще нечего тут раздувать. Все это наше личное дело. Ты

правильно сказала: мы — взрослые люди и в назиданиях не нуждаемся.

Оля так и не смогла ничего добиться своими разговорами. Нина и Маруся ушли от нее еще большими

врагами. “А из-за чего они подрались- то, из-за чего?” — расспрашивала растерявшаяся Оля однокурсников.

“По очень простой причине, — объяснили ей. — Нина сочинила для самодеятельности очередную пьесу из

институтской жизни. Маруся, как всегда, взялась ее ставить. Но пьеса провалилась. Маруся сказала, что, значит,

такая пьеса. А Нина заявила, что не пьеса виновата, а такая уж была постановка, такой оказался режиссер.

Сначала обе плакали, а потом вот взяли и подрались”.

Удрученная Оля ушла из института поздно. Провожать ее увязался Георгий Липатов. Он шел рядом,

подняв меховой воротник тужурки, и в этот воротник бурчал мало понятное о неустройствах в человеческой

жизни, о том, что, не пожив с человеком бок о бок, его невозможно по-настоящему узнать, а когда поживешь и

узнаешь, то часто выясняется, что это совсем не тот человек, который тебе нужен, и вот начинаются драмы,

начинаются всякие помехи на твоем жизненном пути.

На улице было очень холодно и ветрено. Георгий предложил зайти в ресторан и поужинать, у него есть

сто рублей. Оля не хотела начинать с ним разговор, не поговорив с Люсей. Она резко ответила: “Знаешь, на

твоем месте я бы пошла домой”, — и встала в первую попавшуюся очередь к автобусу, встала спиной к

Георгию, ни на одно его слово больше не ответила. Он потоптался, потоптался возле нее и ушел.

Очередь подхватила Олю и внесла в автобус. Пришлось проехать остановку по ненужному Оле

маршруту. Выйдя из автобуса, она увидела трехэтажное здание с колоннами, в котором были квартиры и

общежития завода ее отца. Оля уже перешла улицу, чтобы, пробежав по морозу квартал, сесть в трамвай, но с

противоположного тротуара увидела ярко освещенные окна и вспомнила о последней встрече с Варей

Стрельцовой на заводе. Постояв у подъезда, она решила зайти к Варе. Все равно спешить домой незачем: Костя

уже уехал на свою границу, а отец третий день в Москве.

На стук вышла сама Варя. Девушки обнялись так горячо, будто после многолетней разлуки. Оле почему-

то было очень приятно прижаться щекой к теплому Вариному плечу.

Оля поздоровалась с соседкой Вари по комнате, белокурой девушкой Асей, у которой были удивительно

длинные и вместе с тем очень красивые ноги; она всегда старалась выставить их напоказ. Она и сейчас их

выставляла, показывая своему гостю — курсанту военно-морского училища. Его отстегнутый палаш лежал на

подушке Асиной постели. Будущий морской волк играл на гитаре; когда ему представили Олю, он поспешно

отложил гитару, встал и очень вежливо поклонился.

Оля заходила к Варе несколько месяцев назад. Но тогда в комнате не было ни моряка, ни гитары. Ася

тихо читала книгу, в окно весело светило солнце. Сейчас Оля была ошеломлена обстановкой, в которой

оказалась Варя — ведь Варя уже не студентка. Она увидела на Варином столике кипы журналов и книг;

некоторые из них были раскрыты, из других торчали газетные закладки.

— Ты можешь заниматься в таких условиях? — спросила Оля тихо.

— Я могу заниматься в любых условиях, — ответила Варя. — Это ты избаловалась в своей квартире.

Подайте ей тишину, не скрипните, не шагните…