Моран дивий. Стезя

– Не торопишься? Тебя, я вижу, не беспокоит присутствие охотников в доме отца?

– А тебя не беспокоит, княжич, что ты на предмет проблем плодовит как кошка? И то, что сейчас происходит в доме моего отца, тоже всё благодаря тебе! П...й отсюда, пока я не решился последовать мудрой рекомендации Бадаринского деда и не пришил тебя для общего блага!
– И страж недвусмысленно поднял балестру, направив мне в лоб.
– Не становись у меня на пути, понял?

– Даже не сомневайся, - просипел я, неожиданно севшим от сдерживаемой ярости голосом.
– Ты об меня ещё не раз споткнёшься. И ещё не раз об мой кулак зубы обломаешь...

Выдираясь из цепких объятий бешенства, кипятящего кровь и понукающего броситься на стоящего передо мной вооружённого человека, я тяжело вывалился из калитки на широкую улицу стражей. Отсюда были видны притушенные фары припаркованных у дома старшины машин. Я развернулся и зашагал к ним.

Пасущиеся у калитки мордовороты настороженно уставились на меня.

– Что, пацанчики, не спится?
– зло осведомился я.
– Решили эту романтическую ночь вдвоём скоротать?

– Я тебе сейчас глаз выдавлю, колхозан недоделанный, - прогудел один из них, угрожающе надвигаясь.

– Без глаза я буду уже не комплект, тупая ты скотина. Вряд ли твой начальник мечтает меня заполучить разобранного по частям. Ему самому охота поиграться.

Мордовороты медленно и туго заскрипели извилинами.

– Что таращишься, недоумок?
– заорал я голосом приснопамятного прапорщика из нашей дальневосточной части.
– Быстро доложи шефу, что ты меня нашёл и получи орден на грудь! Ну?

– Кого нашёл?
– обалдел мой визави.

– Последнего носителя крови Угрицких князей, идиот. Охрана не в курсе что ли - на кой ляд сюда её начальство припёрлось?

Судя по напряжённому выражению рубильников - не в курсе.

– Какого ещё носителя, ты, недоделок?
– мордоворот, видимо, решил, что над ним как-то непонятно и сложно глумятся, и решил на всякий случай наказать осмелившегося, открутив ему нос. Но не успел. Его напарник попридержал занесённый коллегой многопудовый кулак и зашипел рацией, не спуская с меня глаз:

– Шеф, тут братанчик один подрулил, к вам рвётся... Да... Говорит, что он какой-то Угрицкий.

Когда меня доставили под белы руки да поставили под ясны очи вальяжного начальства, в комнате царила просто оглушительная тишина. Я старался не смотреть в сторону старшины, Семёныча и тётки Натальи. Смотрел на охотника. А он, в свою очередь, с таким трогательным любопытством взирал на меня, будто прикидывал мою ценность для Кунсткамеры.

– Ну вот, - сказал он тихим, мягким голосом и так же тихо и довольно засмеялся.
– Вот же он, голубчик, собственной персоной. Явился прямо к папочке. А вы говорите - нету никакого княжича. Как же нету? А это кто? Или, может, это самозванец? Лжедмитрий?
– он снова захихикал мелким икающим смехом, довольный своим каламбуром.
– Кто-то из вас меня хочет надуть, казачки. И мне почему-то кажется, что я знаю кто...

Его мягкая, полная злорадства речь пролилась на меня холодным душем. Бешенство, разбуженное во мне намеренно вызывающим поведением Ярослава, неожиданно сдулось, словно воздушный шар, и я с отчаянием осознал всю нелепость своего поступка.

Охотник легко поднялся из глубокого кресла. Роста он был невеликого, по сравнению с находящимися в комнате мужчинами казался прямо-таки субтильным коротышкой. Но под дорогим костюмом угадывалось гибкое и жилистое тренированное тело. Растянув тонкие губы в благожелательной улыбке, он манерно раскланялся.

– Благодарю за привет, за ласку, Наталья Владимировна, - поклон.
– Пётр Григорьевич, - снова поклон.
– Сожалею, что приходится так скоро покидать ваш гостеприимный дом. Но увы, увы - дела не ждут. А как хочется иногда, знаете ли, бросить всё, приехать к вам на недельку... Эх! Взяли бы с Семёнычем удочки, поехали бы на Юрзу. Или в лиман весной - ох и караси там у вас знатные! К чертям бы собачим этот Моран, князей этих...
– он изобразил на лице скорбно-мечтательное выражение, вздохнул и тут же вновь нацепил маску собранной деловитости.

– Но нельзя, ребятки, никак нельзя. Сами знаете, начальство неуступчиво, не любит, когда подчинённые в отпуск ходят. Хоть ложись и помирай на этой службе. Ну, не вам мне рассказывать, у вас, наверняка, та же история, многоуважаемые коллеги. Так что, придётся карасям нас с Семёнычем ещё подождать.

Охотник направился к дверям.

– Снимайте посты, ребятки, - ласково бросил на ходу охране.

– Ты нарушил договор, Богучарский, - словно нехотя процедил старшина стражей.
– Ты не имел права врываться в мой дом, приводить вооружённых людей в Юрзовку, угрожая нашим семьям.

Охотник остановился и повернулся к нему, изумлённо приподняв брови.

– Да ну? Как же это я так неосмотрительно?
– распридурялся он.
– Что же теперь будет? Может, я умру от угрызений совести? Или, может, вы меня утопите в своём негодовании, храбрые стражи Морана? Запамятовал я что-то - какие санкции у нас предусмотрены за нарушение договора одной из сторон? Другая сторона оставляет за собой право его не придерживаться? Да ради бога! Дарю вам это право, старшина. Я за справедливость! Нарушайте хоть десять раз на дню. И право на ответный визит тоже за вами - ждём вас с вашими арбалетами и морами в Москве, ребятки. Адрес вам известен. Тоже можете нас попугать...

Меня усадили между охраной на заднее сиденье огромного как трактор внедорожника. Из-за высокой спинки переднего сиденья выкатилась улыбающаяся лисья мордочка Богучарского. Он ласково осмотрел меня, как своего ручного крокодила и заговорщически подмигнул.

– Ну что ж, Дмитрий Алексеевич, дорога нам предстоит дальняя, можете пока вздремнуть. Меня, кстати, зовут Валентин Оскарович. Надеюсь, мы с вами подружимся.

В ответ на моё угрюмое молчание Валентин Оскарович выжидательно приподнял брови.

– Конечно, - выдавил из себя я, - мы станем большими друзьями.

Охотник счастливо заулыбался и скрылся за спинкой кресла.

Джип прошелестел шинами по густой пыли улицы стражей, преодолел подъездную к селу грунтовку и мягко по-верблюжьи переваливаясь, выбрался на шоссе. На улице светало. По всему селу истошно орали петухи. Заканчивалась сумасшедшая бессонная ночь. Заныл свежий шрам на груди, оставленный Мораном. И я, наконец, почувствовал огромную усталость и опустошённость от свалившегося на меня вала событий, впечатлений и эмоций. Откинув голову назад, я заснул почти мгновенно, невзирая на недружественное окружение и внушающее серьёзные опасения ближайшее будущее.

* * *

Заснеженный зимний лес дремал, усыплённый тусклым светом пасмурного дня. Над ним висели тяжёлые снеговые тучи, пока ещё не разродившиеся снегопадом, но наверняка его сулящие. Верхушки гигантских сосен и елей, скребущие небо в надежде выпотрошить его набухшее снеговое чрево, мрачно гудели и поскрипывали в гуляющем наверху ветре. Внизу было тихо и благостно. И когда летящий среди деревьев отряд лыжников приостанавливал свой бесконечный скрипуче-шуршащий бег, лес окутывал их оглушающей тишиной зимы.

Пришедшие из-за Волотских гор чёрные тучи ослабили хрустящий ядрёный мороз, принесли с собой промозглость и оттепельную слякоть. Снег в лесу подмок и налипал на деревянные лыжи с досадной неотвратимостью, как не смазывали их походники салом и покупными смазками, как не чертыхались и как часто не останавливались, чтобы очистить спрессовавшиеся слои. На пластике, конечно, было бы удобней, но необходимость по эту сторону ворот во всём соблюдать аутентичность, не оставляла выбора. Поэтому группа вооружённых людей в количестве шестнадцати человек молча, не ропща и не психуя, через определённые промежутки времени по взмаху руки впереди идущего останавливалась для приведения в порядок своих передвижных средств.