Мост висельников

Я достал из кармана пачку сигарет, зажал одну в губах и прикурил от хорошенькой маленькой зажигалки Zippo Чейза Коэна. Я провел большим пальцем по ее гладкой поверхности, улыбаясь воспоминанию о том, как вырезал душу прямо из его плоти. Он не избавился от меня, до сих пор. Потому что в его мозгу на повторе крутятся мои темные и могущественные слова, напоминая ему о том, какой отвратительной крысой он был. Он был никем, просто побежденным существом, оставленным в моей пыли. Боже, как же мне нравится ломать самых сильных! Он будет вспоминать обо мне каждый раз, когда будет видеть шрамы на своей коже, каждый раз, когда будет смотреть в зеркало, и что лучше всего, он будет вспоминать обо мне каждый раз, когда будет смотреть на нее. А она будет видеть меня, когда будет смотреть на него в ответ. Да, это немного успокоило мой гнев. Было действительно приятно осознавать, что они ходят по этой земле с моими метками на себе, два моих лучших достижения.

Конечно, я еще не закончил с уничтожением Роуг. Я планировал сломать ее так основательно, чтобы она молила о смерти, когда я вставлю пистолет между ее прелестных губок. Она никогда не узнает, когда наступит этот момент, но он обязательно наступит, и когда я заполучу ее, я сделаю так, чтобы она боялась этого каждую минуту своей последней ночи на земле. А потом… Бум.

Мм, чертовски жаль будет увидеть, как ее хорошенький череп разлетится вдребезги от силы моей пули, но, черт возьми, будет так приятно осознавать, что ее смерть сделает с мальчиками — «Арлекинами». Одна маленькая пуля в голову этой девушки, и они все падут, как костяшки домино, вечно страдая из-за тяжести ее потери.

Я решил, что у меня больше нет времени на долгие игры. Поэтому, когда я сделаю свой последний ход и буду готов сыграть партию-другую со своей сладенькой, начнется отсчет ее последних мгновений. А после того как все будет сделано, я устроюсь где-нибудь в прекрасном местечке с другой бандой вокруг меня. Возможно, когда-нибудь я даже вернусь и поищу смерти «Арлекинов», если во мне проснется такое желание.

Я выпустил струйку дыма изо рта, расслабляясь, поскольку мысли о смерти, крови и резне каким-то образом успокаивали мою ярость. Видите ли, я был человеком логики, поэтому я не из тех, кто позволяет эмоциям брать надо мной верх. Такая нестабильность свойственна женщинам, а не могущественным мужчинам, которым нужно строить империи. Словно в подтверждение этой мысли, из трейлера донесся сдавленный всхлип моей мамы, и я вздохнул, бросив сигарету на землю и раздавив ее ботинком.

Я повернулся, поднялся в трейлер и обнаружил ее на маленьком диванчике: она спрятала лицо в руках, ее плечи подрагивали, а слезы текли сквозь пальцы, как маленькие капли дождя.

— Ну же, мам, — мягко сказал я. — Не плачь. Во всем этом нет никакой необходимости.

— Я просто ужасно себя чувствую из-за всего, что произошло, бубба, — сказала она, глядя на меня покрасневшими глазами, ее макияж размазался, создавая на ее лице настоящий бардак.

— Поправь макияж, — посоветовал я. — Ты же не хочешь выглядеть как дрянь. Имей хоть немного достоинства, ладно?

Она икнула, когда кивнула, и ее щеки вспыхнули от смущения. — Конечно, бубба. Мне так жаль, я не хотела выставлять себя на посмешище. Что я за женщина, если вот так распадаюсь на части?

— Так принято у таких, как ты, — сочувственно сказал я, когда она встала и направилась в маленькую туалетную комнату, чтобы поправить макияж перед зеркалом.

Я последовал за ней, встал у нее за спиной, откинул ее рыжие волосы за плечи, взял щетку и расчесал их для нее. Она улыбнулась мне с блестящими от слез глазами, и я улыбнулся в ответ. Бедная, милая мамочка. В конце концов, она была всего лишь женщиной, и я не мог винить ее в том, что она не подходила для того, чтобы управлять миром так, как это делают мужчины.

— Ну вот, теперь тебе стало лучше, правда? — Спросил я, и она кивнула, а ее глаза заискрились, когда она повернулась ко мне и взяла мое лицо в ладони.

— Ты заслуживаешь гораздо большего, — сказала она, и я кивнул, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку.

— Все в порядке, шшш…, — проворковал я, увидев, что на ее глазах снова выступили слезы, и я привлек ее к своей груди, напевая «The Lady In Red» от Chris de Burgh, когда вывел ее из ванной и заставил танцевать со мной.

Я положил руку ей на спину, покачивая ее из стороны в сторону и прижимая к себе мою крошечную маму, а она приложила ухо к моему сердцу и расслабилась в моих руках.

— Ну вот, теперь уже лучше, не так ли? — Спросил я, и она кивнула, глубоко вздохнув. — Не нужно впадать в истерику.

— Прости меня, бубба, — прошептала она.

— И я прощаю тебя, — сказал я, накручивая прядь ее ярко-рыжих волос на кончики пальцев. — Ты всегда была добра ко мне, и ты одна из немногих, кто знает, как позаботиться обо мне, мама.

Она похлопала меня по руке. — Ты сильный мужчина, у тебя много дел, и тебе нужно, чтобы кто-то готовил и убирал для тебя, чтобы ты не беспокоился об этих вещах.

— Да, — согласился я. — И я думаю, что когда Роуг вернется ко мне, она, возможно, захочет взять все эти обязанности на себя, что ты на это скажешь?

— Я могла бы научить ее, — радостно сказала она, взволнованная такой перспективой. Хотя фантазия, которую я ей нарисовал, была не более чем ложью. Роуг не станет снова играть со мной в «счастливую семью», даже если будет умолять о пощаде. Жаль, что я больше не смогу трахать ее тугую киску, но она должна умереть. Она была единственным слабостью «Арлекинов», так что ее смерть была предрешена.

— Я бы хотел этого, — сказал я, доставая телефон и выбирая на нем любимую песню мамы, а затем положил его на стол.

«Copacabana» от Barry Manilow заполнила трейлер, и я включил ее на полную громкость, улыбнувшись маме, а ее лицо засветилось.

— О, Шон, я обожаю эту песню, — промурлыкала она. — Ты помнишь то лето, которое мы провели в Мексике, и в местном баре каждый вечер играли эту песню?

— Помню, — сказал я с улыбкой.

Я залег там на дно на некоторое время после того, как череда убийств привлекла внимание федералов к северу страны. Я удрал оттуда, ожидая пока уляжется пыль, и, к счастью, мое имя так и не всплыло в расследовании, хотя я абсолютно точно был исполнителем тех кровавых преступлений. У меня был человек, который взял всю вину на себя, и несколько грязных копов в кармане, которые не дали моему имени попасть в руки судьи, так что все прошло гладко.

Маме нравилась мексиканская жара, а вот мне больше всего нравились женщины и текила.

Я закружил маму под мышкой и, пританцовывая, прошел в маленькую кухню, пока она подпевала, счастливая, как моллюск, полный жемчужин.

Я танцевал с ней, обхватив ее за талию и снова закружив, а затем прижал ее к себе спиной. Ее смех наполнил воздух, когда песня подошла к концу, и мне было так приятно видеть ее счастливой, потому что в ее глазах сияла радость всей жизни.

И вот тогда я схватил маленький острый нож с подставки на столешницу и глубоко и сильно вонзил его в мясистое местечко у основания ее черепа. Она ахнула в тот момент, когда лезвие пронзило ее плоть, а ее глаза расширились, шок отразился на ее лице на самую мимолетную долю секунды, прежде чем горячая кровь потекла по моей руке, и она дернулась всего один раз, прежде чем обмякнуть в моих руках.

— Я люблю тебя, мама, — выдохнул я, вонзая нож немного глубже, чтобы убедиться, что работа выполнена, но пустота ее глаз была ясна. — Но ты бы все испортила, если бы я с тобой не покончил.

Я осторожно опустил ее на пол, вытащил нож из ее черепа и бросил его в кухонную раковину, тяжело вздохнув.

Я вымыл руки, затем схватил с кровати одеяло и начал заворачивать ее в него, хорошенько и туго перевязав какой-то веревкой. «Copacabana» заиграла на повторе, музыка заполнила мою голову, и я подпевал во время работы, чувствуя некоторую грусть, но в основном облегчение. Я не собирался проявлять неуважение, я обеспечил ей хорошую смерть, теперь я также обеспечу ей достойные похороны. В конце концов, она была моей мамой. Но правда заключалась в том, что она была и обузой. Слабостью. Моей единственной слабостью, и, честно говоря, пришло время освободиться от этого. От нее. В этом было что-то терапевтическое.