Моя чужая новая жизнь

Тот смотрел на эсэсмана, явно не вдупляя, что он от него хочет.

— Надпись… делать, — на ломаном русском повторил немец и раздражённо прошипел: — Ну, до чего тупой народ.

А ты, блин, очень умный. Как человек должен сделать тебе надпись, не понимая языка?

— Сделать неправильно, я тебя убивать, — офицер красноречиво помахал «вальтером» перед носом гравировщика.

По-моему, самое время вмешаться.

— Разрешите вам немного помочь, — мило улыбнулась я. — Думаю, вашу проблему можно легко решить.

С ловкостью фокусника я достала из планшета карандаш и, заметив на прилавке какую-то бумажку, максимально понятно написала нужную фразу.

— Постарайтесь не ошибиться, — я протянула бумажку обалдевшему мужчине.

— Вы просто ангел, — расплылся в улыбке эсэсман. — Я бы до такого не додумался.

Ещё бы ты додумался. Как там говорится? Сила есть, ума не надо?

— У моей жены через месяц день рождения, хочу её порадовать.

Он продемонстрировал мне медальон, обрамлённый, наверное, сапфирами, ибо как можно дарить высокородной арийской фрау обычные стекляшки.

— Прекрасный выбор, — проворковала я. — Полагаю, она будет в восторге.

Немец положил медальон на прилавок:

— Я прийти через два день, и если не быть готово, тебя расстреливать.

Вали уже отсюда, кровожадное уёбище.

— Я вас слушаю, — робко улыбнулся мне дядечка.

Я достала часы и без особой надежды спросила:

— Как быстро вы сможете сделать вот это? — я протянула ему заранее заготовленный текст.

«Когда-нибудь мы обязательно будем с теми, о ком наши мысли и сны…»

— Я постараюсь сделать как можно быстрее, но нужно хотя бы пару дней.

Я прекрасно понимаю, что строчить гравировки на дойче для него, мягко говоря, сложновато. Да ещё угроза словить пулю в лоб кому угодно отобьёт желание творить. Ладно, что-нибудь придумаю, чтобы вернуться. Я вспомнила, что ещё нужно купить конверты для Вальтера — вроде бы где-то видела книжный, — но сначала я хочу поесть. Неизвестно, когда мы вернёмся, а растущий организм требует своё. Я выбрала лавочку на солнечной стороне и, усевшись, зашуршала пакетом, но, видимо, поесть мне сегодня не судьба. По-моему, возле ювелирки происходит какая-то жуть.

— Стой, маленькая дрянь!

Сначала я решила, что охреневшие эсэсманы охотятся за какой-нибудь приглянувшейся девчонкой, но присмотревшись, увидела, что они кружат вокруг мусорных баков. Наверняка ловят кого-то из местного сопротивления. Очередной мальчишка, которому не повезло засветиться с пачкой листовок.

— Давай, маленькая свинюшка, выходи, — они переглянулись и сделали вид, что уходят, затаившись за углом. Я понимала, что самое благоразумное — подняться и идти, куда я собиралась, но продолжала сидеть, как приклеенная. Из-за бака осторожно выглянула маленькая девочка. Ну, не может быть, чтобы эта мелкая была отъявленной партизанкой. Сколько раз я давала себе зарок не вмешиваться, но это же ребёнок. Как я смогу смотреть в глаза своему сыну или дочери, зная, что позволила отправить на смерть эту девочку?

— Попалась, — солдат довольно усмехнулся, грубо схватив её за руку.

Блядь, вот куда меня опять несёт, а? Всю мою жизнь здесь можно охарактеризовать песней Меладзе: «И пусть в поступках моих не было логики, я не умею жить по-другому…»

— Простите, герр офицер, могу я узнать, в чём провинился этот ребёнок? — нацепив самую милую улыбку, непринуждённо спросила я.

Оба тут же воззарились на меня, напоминая бультерьеров, готовых вцепиться по команде «Фас!» Один, что помоложе, точно рядовой, да и второй, если я ничего не путаю, тоже мелкая сошка — роттенфюрер.

— По новому постановлению мы должны всех беспризорных детей поместить в специальные заведения, — бесстрастно ответил он. — Там о них позаботятся.

Ну да, когда это вы, твари делали что-то просто так для презренных унтерменов? Я примерно догадываюсь, как о ней «позаботятся». В лучшем случае отправят на какие-нибудь работы, а в худшем… Это уже доказанный факт, что немцы использовали детей как доноров, причем опустошали не хуже вампиров подчистую. Девочка смотрела на меня полными слёз глазами, а мордашка-то знакомая. Точно! Ещё полчаса назад она бегала по рынку, дожидаясь, пока бабушка распродаст продукты.

— Но она не беспризорная, — я старалась выдерживать подчёркнуто небрежный тон, мол ни на чём не настаиваю. — Эта девчушка — дочь осведомителя, с которым мы сотрудничаем.

— Могу я увидеть вашу солдатскую книжку? — он пристально посмотрел на меня.

Бр-р, какие же у него мерзкие глаза. Водянисто-голубые, почти бесцветные, в которых нет ни намёка на какие-либо человеческие чувства.

— Конечно, — я порылась в сумке.

— Переводчица? — коротко уточнил он.

— Так точно.

Его товарищ продолжал удерживать девчушку, небрежно стиснув свою лапищу на тонкой шейке. — Знаете, не хотелось бы расстраивать её отца, эти русские — народ непредсказуемый. Психанёт, узнав, что девчонка пропала, и промолчит о какой-нибудь важной информации. Я столько времени потратила, чтобы его обработать.

Было страшно до одури. Если он прицепится, где сейчас находится наша часть, врать я не осмелюсь, ведь в военнике же есть все данные. Тогда мне как минимум светит парочка интересных вопросов, откуда здесь взялась деревенская девчонка.

— Рольф, отпусти, — медленно сказал он и улыбнулся.

Меня аж передёрнуло. Такое ощущение, что я заигрываю с акулой.

— Забирайте девчонку, фрау Винтер, и передайте её отцу, чтоб получше следил за дочерью.

— Конечно, — пробормотала я.

Не дай бог сейчас мелкая шуганётся и выдаст нас обеих, но, на моё счастье, девочка спокойно дала взять себя за руку и послушно засеменила рядом.

— Почему ты оказалась там? Твоя бабушка небось с ума сходит, разыскивая тебя, — строго спросила я.

Она разревелась и, всхлипывая, промямлила:

— Петька говорил… у ихнего кафе часто выбрасывают недоеденный хлеб…

Я мысленно отвесила себе подзатыльник. Ну, сколько можно мерять всё мерками двадцать первого века? Естественно, дети сейчас болтаются по улицам не просто так, они вынуждены выживать, полуголодные идут на всё, чтобы раздобыть хотя бы объедки.

— Держи, — я полезла в сумку, доставая так и не съеденные бутерброды. — И впредь не отходи от бабушки.