Моя чужая новая жизнь

А потом выяснилось, что Рени ждёт ребёнка, и я уже не мог отмахиваться от её страхов.

— Фридхельм, мы ещё можем изменить всё это, спастись…

Тихая мольба в её голосе задевала что-то глубоко внутри. Раньше я думал, что главное — дать своим детям ласку и любовь, которой никогда не видел от отца. Причем не я один. Никогда не видел, чтобы он обнял Вильгельма или поиграл с нами, как это делали другие отцы. Но естественно, одной любви мало. Нужно делать всё для благополучия своей семьи. Рени и малыш должны быть в безопасности, хотя сейчас трудно представить, что ещё есть места, куда не дошла война. Разве что Швейцария. Добраться туда, конечно, будет чуть легче, чем невозможно. Допустим, я смогу отвлечь Вильгельма и стащить печать, поставив штампы на отпускные пропуска. А дальше? Нужны поддельные паспорта, и я не представляю, где их взять здесь. Как только мы подадимся в бега, Файгль объявит нас дезертирами и подаст в розыск, а значит, на ближайшем вокзале нас загребёт патруль. Я не спал ночами, снова и снова прокручивая в голове всевозможные варианты. Если мы всё-таки решимся бежать, придаётся навсегда попрощаться с близкими. Рени, допустим, уже сделала это. Насколько я знаю, она так и не повидалась с отцом, когда мы были в Берлине. Разрыв со своим я бы, пожалуй, пережил, а вот мама… Невыносимо было представлять, как она плачет, получив письмо от брата. Он, может, и не скажет ей, что я сбежал, но годами будет считать сына пропавшим без вести. Я ведь ей не смогу послать весточки, даже когда закончится война. А Вильгельм? Имея в личном деле упоминание о брате-дезертире, о дальнейшем продвижении по службе ему придаётся забыть. Он бы никогда не перешагнул через меня ради личных целей. Получается, я могу? Несколько раз я начинал писать ему прощальное письмо и каждый раз мелко рвал в клочки листок. Если кто-то найдёт это на его столе, Вильгельма ещё и обвинят в сговоре со мной.

Правильно ли я сейчас собираюсь поступить? Медленно, осторожно переворачиваюсь, понимая, что в очередной раз не смогу заснуть. Слишком много в голове мыслей, на которые пока не могу найти нужного ответа. Рени мирно спит, и я придвигаюсь ближе, прижимаясь к её спине. Она рядом, такая тёплая, родная… Осторожно провожу ладонью по её плечу, медленно, прядь за прядью, убираю рассыпавшиеся по подушке волосы, обнажая тонкую шею. Её запах пьянит, хочется прикасаться к ней бесконечно, целовать её всю… Накрываю ладонью упругий холмик груди, другой мягко касаюсь её живота.

— Фридхельм? — она сонно улыбается, слегка поворачиваясь ко мне и накрывая мою руку своей. — Опять не спишь?

Не хочу сейчас ничего говорить, пугать её своими сомнениями. Вместо ответа мои губы скользят по щеке, находят приоткрытый рот, жадно целуют.

— Может, сначала расскажешь, что тебя так тревожит? — осторожно спрашивает она, мягко отстраняясь.

— Всё будет хорошо, — выдыхаю ей в затылок, зарываясь носом в волосы, касаюсь губами шеи. Отбрасываю мешающее одеяло, подтягиваю её за бёдра, чтобы ближе, теснее. Губы приникают к уютной ложбинке между лопаток, впитывая сладость её кожи. Рени сладко стонет, подаваясь ко мне ближе, когда я беру её. Изгиб её тела повторяет изгиб моего, мы словно сливаемся в единое целое. Помня о ребёнке, которого она носит, стараюсь сдерживаться, двигаясь в ней медленно и не слишком глубоко. Её губы что-то шепчут, но я не слышу ничего, кроме своего сбитого дыхания.

Уже позже она лежит в моих объятиях сонно-разнеженная, и я наконец понимаю, как надо поступить. Сейчас не время для авантюр. Наконец-то всё идёт как надо. Ни Рени, ни я не заслужили того, чтобы прятаться годами, как крысы, того, чтобы наши имена покрыли позором. Я хочу, чтобы у моего ребёнка было все: родители, которые не в бегах, любящая бабушка, уютный дом, а не временное убежище.

— Люблю тебя, — шепчу в её макушку, и моя ладонь чуть сжимается на её животе, словно закрывая будущего малыша от этого враждебного мира.

Она невесомо целует меня в уголок рта, и от щекочущей нежной волны у меня перехватывает дыхание. Тревожно мелькает мысль, что меня не будет рядом, когда родится наш ребёнок, но я тут же её отгоняю. Как бы нас ни тяготила предстоящая разлука, тянуть с решением больше нельзя. Я должен как можно скорее отправить её в Берлин.

***

— Не понимаю, для чего нас всех согнали разгружать вагоны? — проворчал Фриц. — Хватило бы и пяти человек.

— Так ведь кругом партизаны, — Вальтер поставил ящик и достал фляжку с водой.

— Где? — насмешливо уточнил Фриц. — Мы уже две недели торчим в этом захолустье — и тишина. Русские трусливо попрятались. Нужно пользоваться моментом и снова идти на Москву.

— Я смотрю ты у нас прямо генерал, — лениво процедил Шнайдер.

— То, что сейчас затишье, ничего ещё не значит, — подошёл к нам Кребс. — И советую оставить этот легкомысленный тон. Заканчивайте и грузите всё в машины.

Пришлось ускориться, хотя мы все устали. Интересно, сколько уже времени? Как назло оставил где-то часы. Уже темнеет. Наверное, когда мы вернёмся, Рени уже будет дома. Завтра я поговорю с братом, хотя он, конечно, разозлится, узнав, что мы столько утаивали от него, что он станет дядей.

— Дашь спички? — подошёл ко мне Кох.

— Конечно, — я тоже достал сигарету.

— Сегодня должны доставить почту, — вздохнул он. — Надеюсь, Марта написала мне хоть пару слов.

— Главное, она в безопасности и ждёт тебя, — сердце царапнуло от мысли, что я тоже скоро буду вот так ждать писем от Рени, не имея возможности узнать лишний раз как она, все ли хорошо.

— Я каждый день молюсь, чтобы хотя бы раз увидеть нашего маленького, — смущенно улыбнулся Кох.

— Так уверен, что будет мальчик?

— Это всё Марта, вбила себе в голову, что у них в роду первыми рождаются мальчишки, она уже и пинетки голубые связала.

— Паршивая штука война, верно?

Для русских мы были врагами, мерзкими исчадиями ада, которых нужно уничтожить, стереть с лица земли. Для своего правительства мы всего лишь пушечное мясо, которое расчётливо бросили в угоду политическим играм. Никому нет дела, что мы думаем и чувствуем, кроме наших жён и матерей.

— Тебе-то грех жаловаться, — беззлобно отпарировал Кох. — Вы с Рени неразлучны.

Ну да, неразлучны, и этому скоро придёт конец. Перехватив мой взгляд, он удивлённо спросил:

— Так вы… тоже?

Я кивнул:

— Только никому пока не говори, даже мой брат ничего ещё не знает.

— Фридхельм, но ей же нельзя оставаться здесь, — тут же всполошился Кох.

— Знаю, — я отбросил окурок. — Скоро она уедет, так что будем с тобой на пару страдать в ожидании известий.

— Кох, Винтер, вам нужно особое приглашение? — как всегда «нежно» рявкнул Кребс. — Или вы надумали остаться здесь ночевать?

— Пойдём, — я открыл дверь, залезая в кабину.

***

Загнав машину в гараж, я огляделся. «Хорхи», в которой утром уехали Вильгельм и Рени, до сих пор нет, но уже почти вечер. Они давно должны были вернуться. Чувствуя, как на душе тяжелеет от тревоги, я бросился, к штабу. Гауптман, увидев меня, кивнул:

— А я ищу вас, Винтер. У меня неприятные известия. Машина вашего брата попала в аварию, пока неясно, что случилось. Он позвонил из госпиталя.

— Они живы?

— Я так понял, да. Вильгельм просил прислать машину. Думаю, стоит поехать вам.

Всю дорогу в голове тяжело билась мысли, как там Рени. Даже если авария была не очень серьёзная, она могла пострадать сильнее остальных. Она ведь беременна…

Я заметил на скамейке у входа Беккера. Его рука была в гипсовом лубке.

— Где они?

От неожиданности он выронил сигарету и неловко забормотал:

— Партизаны повредили тормоза и прицепили взрывчатку… Нам пришлось на ходу выпрыгивать из машины…

Не дослушав его, я бросился к двери. Наверное, для начала стоит найти Чарли.