Моя чужая новая жизнь

— Фридхельм? — меня перехватила чья-то рука.

Я обернулся, встретив тяжёлый взгляд брата. Машинально отметил глубокую ссадину на его щеке, разорванный рукав кителя, но хуже всего был этот взгляд. Обвиняющий, в котором плескался едва сдерживаемый гнев.

— Где Рени? — тихо спросил я.

— Ты знал, что она ждёт ребёнка? — проигнорировав мой вопрос, спросил он.

— Я… да, — не так он должен был узнать, но сейчас речь не об этом. — Так где она?

— В операционной, — Вильгельм вдруг со злостью встряхнул меня. — Чем ты думал, когда позволил ей остаться? Ладно она — дура, но ты-то должен был понимать, чем это всё может закончиться? Вы что забыли, где находитесь? Это война! В город ей, видите ли, приспичило поехать! И ты отпустил, зная, что мы так и не выловили всех партизан, зная, что она носит твоего ребёнка, позволил так рисковать?!

Я молчал. Бессмысленно оправдываться, ведь по сути он прав. Я шёл на поводу у Рени, понимая, как тяжело нам будет перенести разлуку. А что касаемо поездки… Я был уверен, что с Вильгельмом она в безопасности. Как вообще получилось, что партизаны смогли подобраться к машине? Во дворе штаба, где полно солдат?

— Когда ты уже поймёшь, что долг важнее чувств? — он снова встряхнул меня, и я сердито вывернулся.

— Не вздумай устроить разнос Рени.

Не хватало ей ещё ко всем переживаниями услышать эти безжалостные обвинения. Я знаю, она не хотела уезжать из любви ко мне, последние недели были такими мирными, тихими. Откуда она могла предвидеть, что сегодня с ними случится такое?

— Ты ещё будешь мне указывать, что делать? — окончательно разозлился брат. — Эта девчонка сроду не думала головой, вот и сейчас вместо того, чтобы, как любая другая нормальная женщина, поберечься, осталась в центре боевых действий. Да ещё и как ни в чём ни бывало разъезжает по оккупированной территории! Только о себе и думает, эгоистичная, избалованная…

— Хватит! — он может сколько угодно обвинять меня, но пусть не трогает Рени. — Она моя жена, и не смей так говорить о ней!

— Думаешь, женитьба — это сплошь романтика и поцелуи по луной? Нет, мой милый, это ещё и ответственность! Ты должен был поступить правильно и настоять на своём! А получается, она вертит тобой как хочет!

— Не тебе давать мне советы, ты не можешь разобраться даже со своей личной жизнью, — возможно я потом и пожалею о словах, брошенных в гневе, но сейчас я был слишком на него зол. — Ты просто не умеешь любить, особенно если это не вписывается в твои понятия о том, как «правильно»!

Вильгельм замер, словно от удара. Правду говорят — чтобы ранить, необязательно бить физически, порой достаточно пары слов.

— Прекратите, — я только сейчас понял, что мы стоим посреди холла и орём чуть ли не на весь госпиталь. У меня упало сердце. Халат Чарли был весь заляпан потёками крови.

— Ты видела Рени? Как она?

— Фридхельм, — Чарли отвела глаза. — Эрин потеряла ребёнка, доктор не смог остановить кровотечение, — Она сжала мою ладонь. — Мне жаль.

Мне показалось, в комнате резко закончился воздух. Горло стиснуло спазмом. Малыш, о котором мы мечтали, не родится, и неизвестно ещё, в каком состоянии сама Рени. Я должен увидеть её, иначе просто не смогу уехать.

— Где она?

— Она ещё не пришла в себя после наркоза. Доктор Йен предполагает, что у неё ещё и сотрясение, поэтому дал морфий, она проспит как минимум до утра. Вильгельм, — она повернулась к брату. — Пойдём, твои ссадины тоже нужно обработать.

Я вышел на улицу, решив дождаться Чарли и упросить её провести меня к Рени хоть на минутку. Достал сигарету и понял, что не могу нормально поджечь спичку. Пальцы дрожали, перед глазами всё плыло. Мужчина не должен плакать, это я хорошо помню…

— Я хочу, чтобы у нас была девочка…

— А чем плох мальчик?

Вильгельм прав. В своём счастье мы забыли, что на войне мечтам не суждено сбываться, что твои надежды в любой момент могут рухнуть, что можно потерять абсолютно всё. Я сердито стёр с щеки горячую влагу. Какого чёрта это случилось именно с нами? Почему пострадала именно Рени, которая никому не причиняла зла? Это бессмысленный вопрос. Так же наверняка в душе кричала мать убитой девочки, которую я тогда нашёл в развалинах на Хакенштрассе.

Тошная вина комом застыла где-то под рёбрами. Вильгельм винил нас обоих, но я знаю, что виноват сам. Я должен был просчитать все риски и убедить Рени уехать раньше. Услышав тихие шаги за спиной, я обернулся. Вильгельм молча смотрел на меня, и на секунду в его взгляде мелькнула жалость.

— Поднимись наверх, — он стиснул моё плечо. — Тебя ждёт Чарли. Эрин требуется кровь для переливания.

В палате было темно, горела лишь переносная лампа. Это какое-то дурное дежа-вю. Я с трудом отогнал воспоминания, как Рени точно так же лежала после ранения. Бледная, на щеке огромный синяк, такая трогательно-беззащитная. Раскаяние — самая бесполезная вещь на свете. Я не мог отделаться от мысли, что всё могло было быть по-другому, расскажи я Вильгельму о её беременности на пару дней раньше. Или если бы сделал, как она просила. Сейчас это казалось не самым плохим вариантом — послать всё к чёрту и сбежать хоть на край света. Подальше от этой бессмысленной жестокости, от постоянной опасности, от невозможности жить привычной жизнью. Чарли быстро установила капельницу и присела, чтобы ввести мне иглу.

— Чёрт… — пробормотала она, приложив ватный тампон к месту прокола. — Прости, я немного нервничаю. Очень больно?

— Нет, — я даже не почувствовал боли. — Скажи, ты тоже винишь меня?

— Господи, Фридхельм, да какая разница кто виноват! — в её глазах блеснули слёзы. — Тысячи невинных людей ежедневно погибают здесь и в Германии. Война вытягивает из нас самое худшее, и если мы не будем держаться вместе, а перессоримся, мы проиграем независимо от её исхода.

— Шарлотта, тебя ищет доктор Йен, — в палату заглянула медсестра.

— Иду, — поднялась она. — Последи за капельницей.

Девушка присела на стул возле кровати Рени и сочувственно сказала:

— Вот бедняжка, как это ужасно — потерять ребёночка.

Я отвернулся, пресекая дальнейшие разговоры. Когда закончится переливание, Вильгельм велит возвращаться, и вряд ли я смогу убедить его остаться хотя бы до утра. Как же не хочется оставлять Рени одну.

— Вы можете идти.

Девушка отцепила катетер капельницы и бросила на меня любопытный взгляд, когда я подошёл к Рени. Осторожно взял её ладонь, холодную как лёд, и поднёс к губам.

— Родная, я вернусь как только смогу…

Я нашёл Вильгельма в холле. Он сидел на диване рядом с Чарли, которая что-то тихо ему говорила. Брат выглядел уже не таким грозным. Суровый взгляд смягчился тёплой нежностью, уголки сжатых губ дрогнули в лёгкой полуулыбке. Чарли обняла его и, несмотря на паршивое настроение, я тоже улыбнулся. Как бы цинично ни звучало, но в этой трагедии есть один положительный момент — эти двое снова общаются. А как иначе? Только когда случается непоправимое, мы понимаем, что жизнь коротка и надо не бояться жить, пусть даже совершая ошибки.

— Нам пора ехать, — Вильгельм наконец-то заметил меня.

Словно ожидая, что я начну как всегда протестовать, он добавил:

— Задерживаться нельзя, Файгль наверняка уже объявил тревогу.

— Присмотри за ней, — я обнял на прощание Чарли.

— Ты мог этого не говорить, — мягко упрекнула она. — Я сделаю всё, что нужно.

За всю дорогу Вильгельм не сказал ни слова, и я был благодарен ему за это молчание.

Дома было ещё хуже. Повсюду были вещи Эрин, подушка всё ещё пахла её духами. Не раздеваясь, я лёг, понимая, что нужно поспать хотя бы пару часов перед завтрашней вылазкой, но даже усталость не могла перебить нервное напряжение. Я с пугающей чёткостью осознал, что сегодня мог потерять не только ребёнка, но и Эрин. И насколько я её знаю, теперь она нипочём не согласится уехать. Да и оснований для освобождения от службы больше нет. Как бы мне хотелось увезти её, чтобы ничего не могло нас разлучить. Сколько я ни убеждал себя, что эта война необходима и назад уже пути нет, в глубине души я знаю, что Рени права. Вынужденно или нет, но мы все убийцы, и дальше всё будет только хуже.