Моя Шамбала

Нинка, не останавливаясь, проплыла мимо нас. Мы проводили её восхищенными взглядами.

Снова захлебнулись в лае собаки, и на улицу, согнувшись под тяжестью ведра, выскочила Катя. Ее окликнула Мария Семеновна, сидевшая напротив нас на крыльце своего дома. Мария Семеновна была старой девой и жила с братом, тоже бобылем, Николаем Семеновичем. Совсем недавно умерла их девяностатрехлетняя мать, выжившая из ума старуха, и они, наверно, с облегчением вздохнули, потому что мать регулярно поджигала дом, а в остальное время сидела на крыльце и раз-говаривала сама с собой вслух, уделяя основное внимание де-тям, которых зло ругала матерными словами.

– Кать, поди-ка!

Катя, мельча шаг, как беременная сучка Шпулька, по-слушно засеменила к Марии Семеновне.

– Развели псарню, - стала ворчливо сочувствовать Ма-рия Семеновна Кате.
– Людям прохода не дают. Боишься из квартиры выйти. А дети все с этими собаками возятся... Не кусаются!
– передразнила кого-то Мария Семеновна.
– А укусит? Что тогда?.. Ну-ка, за хвост потяни, как Колька вче-ра. Это надо сообразить, чтоб Пирата за хвост ухватить! Его же, черта страшного, все собаки боятся... Если б моя воля, я бы всех собак на мыло извела.

Катя согласно кивала головой, нетерпеливо ожидая, что еще хорошего скажет ей Мария Семеновна.

– У Сашки-то давно припадки были?
– спросила вдруг Мария Семеновна про Катиного сына.

– Пока бог милует, - Катя поплевала в сторону левого плеча.

– Ты смотри!
– Мария Семеновна понизила голос до шепота, который отчетливо долетал до нас. Как все глухо-ватые люди, она говорила громко.
– Он возле Симки-дурочки ходит. Кабы чего не вышло. Симке-то даром, что тринадцать лет, а чувства уже все бабьи имеет. К мужикам ее тянет. И вытворять стала что зря. То подол задерет перед ребятами, а то вчера ремесленника за срамное место схва-тила. Тот с перепугу на всю улицу орал. Думали, повредила что. Мать Симку секла и дома заперла. Да ведь вечно вза-перти держать не будешь.

– Ой, господи!
– перепугалась Катя.
– Избави бог. Уж я ему, паразиту окаянному, выдам по первое число. Вот нака-зание-то!

Не на шутку встревоженная, Катя заспешила домой.

– Во дает Сашок!
– засмеялся Пахом.

– Да брешет старуха, - не поверил Витька Мотя.
– Она, как ее мать, тоже с придурью.

Мы посмеялись, соглашаясь с Витькой.

– А я скоро работать пойду!
– вдруг сообщил Монгол.

– А школа?
– не подумав, ляпнул Григорян.

– Ты, Армен, с луны что-ли свалился?
– Мотя отвесил Армену шелобан.

– Какая школа? Мне туда дорога заказана. Буду в ве-черней учиться.

Глаза Монгола стали грустными.

Монгола исключили из школы за драку. Дрался он с Юркой Бараном, а попало завучу. А дело было так.

В седьмом классе шел обычный урок истории. Фео-дальный строй, мeждоусобица, "Вассал моего вассала - не мой вассал". И тому подобная ерунда. И каждый, как пола-гается, занимался своим делом. Кто играл в морской бой, кто рисовал войну, кто сосал жмых - любимое лакомство всех пацанов. Мишка Монгол старательно выводил хлоркой двойку в дневнике, благо сидел за предпоследней партой. За Монголом сидел Юрка Голубев по прозвищу Баран. И вот Юрка Баран стал школьной ручкой с пером 86 во-дить за ухом Мишки Монгола. Монгол отмахнулся раз, дру-гой. Потом, не поворачивая головы, раздраженно, как и по-ложено занятому человеку, которому не дают работать, прошипел: "А кто-то щас получит по бараньей морде".

После этого обиженный "баран" уже откровенно по-лез на рожон. Он уколол Монгола пером. Рассвирепевший Монгол схватил свою ручку, обернулся, с грохотом откиды-вая крышку парты, и всадил перо в скулу Барана. И нача-лось "ледовое побоище". Два пятнадцатилетних переростка с яростью бросились друг на друга. Крепко сбитый широко-плечий Баран и тощий, но длиннорукий и жилистый Мон-гол, не уступая друг другу, сцепились в равном поединке. У Барана кровь сочилась из раны на скуле, а у Монгола текла из разбитого носа. Историчка истошно орала на всю школу. Ученики, разделившись на два лагеря поддержки, тоже повскакали с мест и галдели, подбадривая бойцов. На-смерть перепуганная историчка, открыла двери и кричала: "Кто-нибудь, помогите!"

Прибежал завуч Петр Николаевич, такой же худой и длинный как Монгол, и с грозным криком "Прекратите! Сейчас же прекратите!" стал оттаскивать того, кто был ближе. Ближе, на свою беду, оказался Монгол. Это его и по-губило. Он в запале драки, еще не понимая, что происхо-дит, с размаху съездил завучу в ухо. Тот опешил, но быстро пришел в себя и попытался подмять Монгола. И тогда Мон-гол, не принимая насилия над собой, стал отбиваться от за-вуча и, уже лежа, лягнул его в подбородок, вырвался и убе-жал. Класс притих, Баран вжался спиной в стену и стоял, безвольно опустив руки и хлопая своими пустыми серыми глазами. На его щеке запеклась темной коркой кровь. Ис-торичка прилипла к доске и всхлипывала, сжимая на груди кулачки. Завуч, тяжело дыша, со словами: "Исключить мерзавца" быстро вышел из класса. В дверях бросил: "Зоя Сергеевна, продолжайте урок".

Барана в школе оставили до первого предупреждения. Монгола исключили. Припомнили и двойки, и второй год в шестом классе. А особенно учителей вывел из себя дневник, в котором бедный Монгол аккуратно хлоркой вывел двой-ку. Этот дневник, как вещественное доказательство монго-лова разгильдяйства, передавался на педсовете из рук в ру-ки, и учителя возмущенно восклицали: "Ну как же так можно!" ...

– А куда работать-то, Миш?
– в голосе Пахома было и уважение, и сочувствие.

– Учеником автослесаря. В автоколонну.

– Это на Революции?

– На Революции, - подтвердил Монгол.
– Рядом, и ез-дить ни на чем не надо. Буду получать сначала учениче-ские. Говорят, двести рублей. А слесари по пятьсот получа-ют.

Монгол с таким воодушевлением говорил о своей бу-дущей работе, что мы невольно позавидовали ему.

– А знаете, кто там начальник?
– Монгол выдержал паузу.
– Немец. Клейн его фамилия.

– Как это немец может быть начальником?
– не пове-рил Каплунский.

– Так он Герой Советского Союза.

– Герой Советского Союза?
– у нас вытянулись лица.

– Как может быть немец Героем Советского Союза?
– обиделся Пахом.

– А вот и может. Он наш разведчик. Он ходил среди фа-шистов в их офицерской форме и добывал нужные сведения.

Мы молча переваривали эту странную историю.

Улица ожила. В нашем дворе уже стучали топорами плотники: парикмахер Арон достраивал свой ларек, чтобы потом увезти его на базарную площадь.

Из дома вышла старшая прокурорская дочка, краса-вица Ленкa. И сразу же появился на парадном крыльце Витька Голощапов в военном кителе без погон и в синем галифе. Хромовые сапоги его отражали солнце. На гимна-стерке выделялись желто-красные нашивки о ранениях и орденские планки. В руках он держал офицерскую план-шетку. Витька догнал Ленку, что-то сказал ей, но она даже не повернула головы, и они пошли рядом.

Прошел немой Бэк, рослый молодой мужик. Грудь его распирала сила, а ноги, пораженные детским параличом, он словно тащил за собой, но делал это мощно, и они вспа-хивали землю.

– Привет, Бэк, - закивали мы дружно головами, подни-мая руки в приветствии. Бэк тоже закивал нам, открыто улы-баясь. Большой ребёнок. Одно время его донимали хорики. Они дразнили его, жестом показывая на язык, а потом на зад-ницу. Бэк свирепел. Он хватал попавшиеся под ноги камни и с яростью разъяренного животного метал в обидчиков. Те мол-ниеносно исчезали за заборами, и камни с невероятной силой летели в дерево ворот, выбивая щепки. Все кончилось после того, как сожительница Бэка, тихая невзрачная женщина, по-говорила с участковым дядей Володей. Участковый прошелся по нескольким домам, и Бэка оставили в покое.