Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Циммервальдская конференция начала свою работу 5 сентября, и ни до нее, ни во время нее ни единый намек на это собрание не просочился наружу. Несмотря на свои старания раздобыть новости, журналисты в Стокгольме не обращались ко мне, так как я давно уже приучила их к своему непреклонно враждебному отношению к различным интервью и публичности. На протяжении нескольких лет я выпускала бюллетень на разных языках, который распространялся по всему миру, и ни разу я не подписала статью, ни разу не упомянула себя. Моя осторожность была в основном вопросом самодисциплины, так как я по своей природе человек открытый и общительный, и она выросла из моей убежденности в том, что революционная воспитательная работа должна быть, насколько возможно, анонимной, чтобы предотвратить преклонение перед известными людьми и чрезмерное влияние отдельного человека на все движение. Мои шведские товарищи оказали мне огромную помощь в планировании и организации конференции, и, даже если они находили мою осторожность преувеличенной, они следовали моим советам. Когда делегаты из воюющих стран стали тайно прибывать в Стокгольм, стало очевидным, что их безопасность и свобода зависят от нашей осторожности и строгого соблюдения тех мер, которые я предприняла для сокрытия их присутствия. Среди них были представители большевиков и меньшевиков (как правых, так и левых) Финляндии, Польши (Радек), Румынии, Болгарии, Соединенных Штатов, немецкой и австрийской оппозиции – помимо скандинавских и швейцарских делегатов, а также тех из нас, кто представлял саму комиссию.

Меня несколько озадачили два американских делегата. Один из них оказался источником и комического, и удивительного: Азиз, латыш из Бостона, представлял небольшую, недавно организованную группу под названием Лига социалистической пропаганды, в которую входили, главным образом, славяне, симпатизирующие большевикам, которые впоследствии стали ядром большевистской агитации среди социалистов в Соединенных Штатах. Другой делегат был заявлен как американский миллионер, радикал и пацифист, представляющий некую организацию под названием «Международное братство», о которой никто из нас никогда до этого не слышал. Его имя было Дж. Эдс Хоу, и позже я узнала, что он пользовался определенной известностью в Соединенных Штатах как эксцентричный «странствующий миллионер». Я до сих пор не знаю, как ему удалось стать делегатом на этом съезде известных и серьезных революционеров. После конференции он остался на некоторое время в Стокгольме, где снял небольшой зал и читал воскресные лекции собравшимся пацифистам и английским и американским туристам. На этих лекциях он щедрым жестом раздавал слушателям черствые кексы и фрукты. В то время он часто намекал на большие денежные суммы, которыми он намеревался одарить наше движение за мир.

Этот факт заставил некоторых наших товарищей относиться к нему серьезнее, чем он заслуживал. Однажды он зашел в мой офис и с видом заговорщика-благодетеля, субсидирующего дело международного значения, сунул мне в руку пять шведских крон. Позднее мы обнаружили, что от своей семьи он получал небольшой доход, достаточный для того, чтобы путешествовать по миру. Год спустя он появился в Москве.

Конференция, начавшаяся 5 сентября, продолжалась пять дней, во время которых никто посторонний даже не знал, что она ведет свою работу. Наша внутренняя ситуация была так же сложна, как и период, в который эта конференция проводилась. В это время на всех фронтах наблюдалась огромная напряженность, а в Германии начинался развал и голод. Русская революция была в большой опасности, а между членами Циммервальдского движения в России существовал серьезный раскол на тех, кто поддерживал немедленный захват власти большевиками, и тех, кто верил в то, что такая попытка со стороны небольшого меньшинства будет фатальной. Наша ответственность – и моя особенно – в этом деле была огромной ввиду того, что большая часть несущих ответственность большевистских вождей не смогла приехать на конференцию из-за серьезной и быстро развивающейся ситуации в России. С самого начала конференция разделилась на большинство, которое полностью одобряло предложение большевиков захватить власть, и меньшинство, которое возражало против их тактики. Словесные дуэли, которые возникали из-за этого разделения, между Аксельродом и другими меньшевиками, выступающими от имени меньшинства, и теми из нас, кто поддерживал Радека как представителя большевиков, для меня стали еще более трагическими из-за того, что я полностью понимала – даже при том, что я поддерживала его в принципе, – насколько беспринципны были методы Радека по сравнению с методами оппозиции. (После конференции мне суждено было получить другие доказательства этого.) Но даже хотя мы и презирали лично Радека и считали его вульгарным политиком, мы знали, что на карту поставлена судьба русской революции, а в этот момент эта революция была единственной искрой света на черном горизонте. Большинство делегатов решили, что члены Циммервальдского движения должны любой ценой поддержать борьбу российского авангарда.

Мы приняли решение, что самым эффективным способом продемонстрировать капиталистическому миру солидарность рабочих с их русскими товарищами и заново зажечь дух интернационализма станет всеобщая забастовка. Каждый из нас понимал ответственность, которую влекло за собой такое решение. Этим оружием часто угрожали, но никогда им не пользовались в военное время, и, если оно не станет абсолютно эффективным, оно, без сомнения, повлечет за собой жестокие преследования и даже смерть ответственных за нее людей в воюющих странах. Чтобы быть эффективной, она должна произойти одновременно во всех воюющих странах, так как если рабочие в какой-либо стране не смогут принять в ней участие, бастующие в противоположном лагере будут обвинены своими собственными правительствами как агенты врага, а сама всеобщая забастовка будет выглядеть как военный маневр, инспирированный военным ведомством врага. Ввиду того что делегаты из Англии, Франции и Италии не смогли приехать на конференцию, это решение должно было сохраняться в тайне, пока с ними не будут проведены консультации и не будет достигнуто общее соглашение. Если не соблюдать это условие, то те, кто присутствовал на конференции, станут жертвами самой беспощадной реакции в своих собственных странах, и наше движение будет практически уничтожено.

Чтобы защитить наши обсуждения и особенно резолюцию о всеобщей забастовке, на меня была возложена ответственность за принятие мер к тому, чтобы ни один экземпляр этого воззвания не был перевезен через границу ни одним из делегатов, возвращавшихся на свою родину. Я также должна была найти способ, с помощью которого наше воззвание можно было бы передать в те страны, которые не были представлены в Стокгольме. Как единогласно избранный секретарь комитета Циммервальдского движения, я была единственной ответственной за выполнение этой задачи.

Когда конференция закончилась, я начала обдумывать возможность передачи нашего воззвания во Францию и Англию.

С помощью своих шведских коллег, работавших со мной в комитете, я нашла надежного молодого социалиста из Скандинавии, который согласился запомнить все воззвание на английском языке и передать его настроенным против войны социалистам в Англии. В Лондоне кто-то должен был запомнить текст воззвания на французском языке, чтобы доставить его в Париж. Таким образом, ни один экземпляр воззвания не попал бы в руки правительств, даже если бы нашего гонца обыскали или арестовали.

Делегаты конференции условились, что о нашем решении не будет сказано ни слова, пока наш гонец не возвратится из стран-союзниц и мы не получим сообщения от наших товарищей оттуда. Независимые политические деятели Германии, которых их правительство обвинило тогда в подстрекательстве к беспорядкам на немецком флоте, были в особенно опасном положении. Если бы стало известно, что они согласились на резолюцию о всеобщей забастовке, не имея такого же согласия со стороны англичан и французов, их партия была бы уничтожена. По этой причине я дала им особое обещание, что ни при каких обстоятельствах это воззвание не станет достоянием гласности, пока мы не получим утвердительные ответы из стран-союзниц.

Но едва конференция успела закончиться, как Радек начал требовать, чтобы я немедленно опубликовала наше воззвание ввиду быстро развивающегося кризиса в России. Большевики уже приняли решение захватить власть, и резолюция Циммервальдского движения, призывающая к международной всеобщей забастовке в поддержку российских рабочих и к началу борьбы рабочего класса за мир, колоссально увеличила бы их авторитет, даже если сама всеобщая забастовка никогда не осуществится. Колеблющейся части рабочих и крестьян в России эта резолюция указала бы на то, что программа большевиков имеет международную поддержку. Для Радека и большевиков не имело значения, получит ли на деле наша резолюция, принятая горсткой левых социалистов в Стокгольме, поддержку в странах, представленных этими делегатами, и они не хотели ждать, пока мы узнаем это. Наше взаимное и единодушное понимание, наши клятвы и обещания и моя собственная огромная ответственность ничего не значили для Радека, и на протяжении октября он бомбардировал меня протестами и требованиями. Среди его писем – когда он находился в Стокгольме как представитель большевиков, он излагал свои требования в письменной форме – было одно, в котором он угрожал, что сам опубликует манифест, если я не соглашусь сделать это немедленно. Тогда я поняла, что либо он, либо финский делегат, который находился под его влиянием, вероятно, украли один экземпляр воззвания. Приблизительно в это же время в Стокгольм приехала Луиза Зитп, представляющая независимых политических деятелей Германии, чтобы не допустить преждевременной публикации манифеста ввиду шаткого положения ее партии. Разрываемая между угрозой уничтожения левого социалистического крыла в Германии и требованиями тех, кто говорил от имени русской революции, я чувствовала себя совершенно несчастной, но я понимала, что есть только один путь – сдержать свое обещание и подчиниться единогласному наказу Циммервальдской конференции.

Вскоре после того, как я сообщила Радеку свое окончательное решение, манифест был опубликован в финской газете, руководимой большевиками. Но к этому времени Ноябрьская революция (Октябрьская, согласно русскому календарю) уже отмела в сторону все другие рассуждения и положила конец ситуации, которая становилась невыносимой.

Глава 14

Те из нас, кто находился в Стокгольме и чьи глаза были обращены к России, прожили период нарастающего волнения и постоянной тревоги в ту первую историческую неделю ноября 1917 года, когда судьба революции, самого социализма, казалось, висела на волоске. Мы знали, что исход – дело нескольких дней, если не часов, и я чувствовала себя как человек, сделавший все, что было в его силах, чтобы помочь любимому пациенту, и который в конце может только ждать результата последней борьбы не на жизнь, а на смерть.

Когда пало Временное правительство и в любой момент ожидался захват власти в Петрограде военным революционным комитетом, я провела эту решающую ночь в кафе вместе с группой шведских и русских радикалов, которые, как и я, были не в состоянии спать. Среди них был и Радек, и каждые несколько минут он подскакивал к телефону и приносил нам новости, которые сумел узнать. Но решающего сообщения все не было, и в два часа ночи я пошла домой, после того как Радек пообещал позвонить мне по телефону, в котором бы часу ни пришло известие. Его звонок прозвучал через три или четыре часа. Революционный комитет захватил власть! Социалистическая революция свершилась!

Моей первой мыслью, как только я смогла ясно думать, было: моя собственная ответственность и ответственность руководства Циммервальдского движения в этот решающий момент. Мы должны сплотить рабочих всего мира в поддержку новой революционной власти и немедленного мира, который позволит укрепить эту власть. Уставшие от войны, страдающие народы Европы нужно было заставить понять, что их собственное спасение связано с судьбой социалистической революции в России, и русские рабочие должны быть уверены, что они не одни в своей борьбе. В момент победы в Петрограде Всероссийский съезд Советов выпустил обращение к рабочим, солдатам и крестьянам, в котором была такая фраза: «Советы сразу же предложат безотлагательный демократический мир всем народам и немедленное перемирие на всех фронтах». Это был момент для повсеместной публикации нашего циммервальдского воззвания, и в этот момент я была готова взять на себя всю ответственность за это. Шведы, входившие в руководство Циммервальдского движения, согласились со мной и предоставили в мое распоряжение хорошо оборудованные типографии. Несколько часов спустя появился специальный номер их газеты, в котором циммервальдский манифест был напечатан на двенадцати различных языках. Позже манифест был опубликован в виде листовки, и распространение тысяч его экземпляров в окопах и на флотах в течение последующих месяцев ускорило революционное движение в Германии и Австрии, забастовки и мятежи в защиту мира. Казалось, что наконец-то осуществляется цель Циммервальдского движения: мир должен был быть установлен победившим рабочим классом в воюющих странах, прочный мир благодаря социализму, а не простому перемирию в старой империалистической битве.