Моя жизнь хикикомори. Том 1: Весна в старшей школе Сейрин

Мы снова рассмеялись, но потом как-то резко затихли. Наши взгляды встретились, и что-то изменилось в воздухе. Что-то неуловимое, но очень важное. Мияко вдруг подскочила ко мне — легко, как фея. Её губы мягко коснулись моей щеки, и время действительно остановилось. На секунду. На одну драгоценную секунду.

А потом она прошептала мне на ухо:

— Вот и сказочке конец. Ты мог получить всё это, и меня, ещё в пятницу. Но сам отказался. Это месть, Казума. Теперь мы в расчёте. Прощай.

Она отстранилась, послала мне воздушный поцелуй и, развернувшись, пошла прочь с напускным торжеством.

Я стоял, замерев, чувствуя, как в остатки моего многострадального сердца впивается что-то острое. То ли нож. То ли её слова. То ли осознание упущенного шанса. Лепестки сакуры продолжали кружиться, словно насмехаясь над моим замешательством. Где-то вдалеке играла музыка из чьего-то окна — какая-то попсовая песенка про любовь и разбитые сердца.

— Вот же… — пробормотал я, глядя вслед её удаляющейся фигурке. — А ведь она права. Чёртова розововолосая фея только что преподала мне урок, достойный какой-нибудь романтической манги.

И почему-то от этой мысли на душе стало одновременно и больно, и истерично смешно.

Интерлюдия

Мияко шла, не оборачиваясь, чувствуя, как по щекам катятся горячие слёзы. Она знала — он всё ещё стоит там, на перекрёстке, наверное, с тем самым растерянным выражением лица, которое ей так полюбилось.

«Прости, Казума, — думала она, сжимая кулачки. — Мне пришлось это сделать. Хоть нам и было так хорошо сегодня. Хоть ты и заставлял моё сердце биться чаще каждой своей глупой шуткой…»

Она свернула за угол и наконец позволила себе остановиться. Прислонилась к стене, глядя в розовеющее небо сквозь пелену слёз. Как же хотелось сейчас быть просто легкомысленной девчонкой с розовыми волосами! Смеяться над его неуклюжими попытками флирта, дразнить его, наслаждаться каждым моментом этой неожиданной близости. Он так идеально подходил ей — своим острым умом, своей иронией.

Но она не могла. Не имела права.

— Только боль может вылечить боль, — прошептала Мияко, вытирая слёзы. — Как в искусстве бонсай — иногда нужно сделать точный, безжалостный срез, чтобы дерево начало расти в правильном направлении.

Она достала зеркальце, поправляя макияж. Теперь каждый день будет новым испытанием. Она будет рядом — такая яркая, живая, настоящая. Будет мелькать перед глазами, заставлять его думать о себе, чувствовать. Как опытный садовник, будет терпеливо направлять рост его сердца, пока оно не окрепнет достаточно, чтобы снова любить.

И когда в его глазах появится хотя бы искра настоящего чувства, Мияко будет готова. Вся её нежность, всё тепло, вся любовь — они будут ждать его.

«Я стану его личным солнцем, его воздухом, его водой. И помогу ему расцвести.»

Мияко выпрямилась, расправляя плечи. А если не получится? Если его сердце так и останется закрытым, запечатанным, мёртвым?

«Тогда, — она посмотрела на закатное солнце, — ему уже ничем не помочь. Но я должна попытаться. Потому что в его глазах, даже когда он смеётся, прячется такая тоска… Я больше не могу смотреть, как он медленно умирает изнутри.»

Она решительно зашагала домой. План был составлен, первый ход сделан. Теперь оставалось только ждать и надеяться, что её маленькая жестокость сегодня станет началом нового настоящего.

— Жди меня, Казума, — прошептала она. — Я не отступлю. Даже если придётся разбить твоё сердце ещё раз, чтобы оно наконец начало заживать правильно.

* * *

Когда я ввалился домой, Юкино сидела в гостиной с книгой. Увидев моё лицо, она удивлённо приподняла бровь:

— Что с тобой? Выглядишь как раздавленная букашка.

Я молча махнул рукой и поплёлся к себе. Дверь за спиной закрылась, и я рухнул на кровать лицом вниз, как подкошенное дерево.

— Пипец, — сообщил я подушке.

За окном стемнело. Где-то вдалеке играла музыка, лаяли собаки, жила своей обычной жизнью вечерняя улица. А я всё лежал, пытаясь понять, что только что произошло.

Прошёл час. Может, два.

— Пипец, — снова констатировал я, не меняя позы.

Наконец перевернулся на спину, глядя в потолок невидящим взглядом.

— Она не притворялась, — пробормотал я в пустоту комнаты. — Я видел это в её глазах. Когда она смеялась, когда дразнила меня, когда убегала… Всё было настоящим.

Тогда почему? Действительно решила отомстить? За тот вечер, когда я ушёл, оставив её одну? За то, что не разглядел в ней что-то большее, чем просто способ забыться?

— Ладно, — я сел на кровати. — Месть засчитана. Туше, Мияко. Ты победила.

Разблокировал телефон, нашёл нужный номер.

— Добрый вечер, — мой голос звучал неожиданно спокойно. — Хотел отменить бронь на субботу. Столик на двоих, на имя Ямагути Казума и Исикава Мияко.

— Вы уверены, господин? — в голосе администратора слышалось искреннее сожаление. — У нас редко бывают свободные места, и в эту субботу…

— Да, — перебил я. — Извините за беспокойство.

Отключился и уставился на погасший экран. В тёмном стекле отражалось моё лицо — растерянное, даже потерянное, но почему-то живое.

— Спасибо, Мияко, — искренне пробормотал я, откидываясь обратно на подушку. — Может, у нас ничего и не вышло, но ты дала почувствовать себя живым. Прощай и ты…

Глава 18

— Двести девяносто восемь… Двести девяносто девять… Триста! — пот капал на пол, но я продолжал отжиматься, будто от этого зависела судьба мира.

С каждым движением в голове крутилась одна и та же мысль: женщины! Они все одинаковые! Стоит им добраться до твоего сердца, как они начинают играть с ним, как кошки с бедной мышкой!

Сначала Рин со своей двусмысленной биологией. Потом Харука с этими «падающими колоннами». А теперь ещё и Мияко со своей «местью»! Да они сговорились, что ли?!

— Триста пятьдесят один… Триста пятьдесят два…

К чёрту всё! Больше никакой романтики! Никаких «давай начнём с кофе»! И бла-бла-бла! Никаких многозначительных взглядов и случайных прикосновений!

— Я! НЕНАВИЖУ! РОМАНТИКУ! — проорал я, отжимаясь, как какой-нибудь герой сёнэна перед финальной битвой.

— ЗАТКНИСЬ, ПРИДУРОК! — раздался сонный вопль Юкино через стену. — ШЕСТЬ УТРА! СКОТИНА БЕССОВЕСТНАЯ!