Моя жизнь

уделять их общему образованию хоть час в день, они получили бы идеальное

образование. Но, к сожалению и детей и моему собственному, это не удалось.

Старший сын часто выражал недовольство по этому поводу и в разговорах со

мной и в печати; другие сыновья великодушно простили это мне, считая мою

неудачу неизбежной. Я не очень опечален тем, что все так случилось, и

сожалею лишь о том, что мне не удалось стать идеальным отцом. Но я считаю, что их общее образование я принес в жертву делу, которое искренне, хотя, быть может, и ошибочно, считал служением обществу. Мне совершенно ясно, что

я не пренебрег ничем, что было необходимо для формирования их характера.

Полагаю, что долг всех родителей правильно воздействовать на детей в этом

отношении. Если мои сыновья, несмотря на все мои старания, чего-то лишены, то это, по моему твердому убеждению, проистекает не из-за недостатка заботы

с моей стороны, а из нашего с женой несовершенства как родителей.

Дети наследуют черты характера родителей в той же мере, как их физические

особенности. Среда играет важную роль, но первоначальный капитал, с которым

ребенок начинает жить, унаследован им от предков. Я знал и детей, успешно

преодолевающих дурную наследственность. Это удается лишь благодаря чистоте, являющейся неотъемлемым свойством души.

Между мной и Полаком часто происходили жаркие споры о целесообразности или

нецелесообразности давать детям английское образование. Я всегда считал, что

индийцы, которые учат детей с младенческого возраста думать и говорить

по-английски, тем самым предают и своих детей и свою родину. Они лишают

детей духовного и социального наследия нации и делают их менее способными

служить родине. Придерживаясь таких убеждений, я решил всегда говорить с

детьми на гуджарати. Полаку это не нравилось. Он полагал, что я порчу им

будущее. Он со всей страстностью доказывал, что если научить детей говорить

на таком универсальном языке, как английский, то в жизненной борьбе у них

будут значительные преимущества. Ему не удалось убедить меня в этом. Не могу

сейчас вспомнить, убедил ли я его в правильности моей точки зрения, либо он

просто оставил меня в покое, решив, что я слишком упрям. Все это происходило

двадцать лет назад, и приобретенный с тех пор жизненный опыт только укрепил

меня в прежних убеждениях. Мои сыновья страдали от недостатка общего

образования, но знание родного языка пошло всем им на пользу, а также на

пользу родине, поскольку они не стали иностранцами, что могло бы случиться в

противном случае. Они без труда овладели двумя языками и умеют прекрасно

говорить и писать по-английски, ежедневно общаясь с широким кругом

английских друзей, а также благодаря тому, что жили в стране, где английский

был основным разговорным языком.

XXIV. ЗУЛУССКИЙ "МЯТЕЖ"

Даже прочно обосновавшись в Иоганнесбурге, я не смог вести оседлую жизнь.

Как раз в тот момент, когда мне казалось, что я могу вздохнуть свободно, произошло непредвиденное событие. В газетах появилось сообщение, что в

Натале вспыхнул "мятеж" зулусов. У меня никогда не было враждебного чувства

к зулусам: никакого зла они индийцам не причинили. Сомнения же относительно

самого "мятежа" у меня были. Но тогда я верил, что Британская империя

существует на благо всему миру. Искренняя лояльность не позволяла мне даже

пожелать чего-либо дурного империи. Поэтому причины "мятежа" не могли

повлиять на мое решение. В Натале находились добровольческие воинские

соединения, ряды которых могли пополнить все желающие. Я прочел, что эти

войска уже мобилизованы для подавления "мятежа".

Считая себя гражданином Наталя, поскольку был тесно с ним связан, я

написал губернатору о своей готовности сформировать, если нужно, индийский

санитарный отряд. Губернатор тотчас прислал мне утвердительный ответ.

Я не ожидал, что мое предложение будет принято так быстро. К счастью, еще

до отправления письма я сделал необходимые приготовления. Я решил, в случае

если мое предложение будет принято, ликвидировать свою иоганнесбургскую

квартиру. Полак должен был перебраться в более скромное помещение, а жена -

в Феникс. Она была полностью согласна со мной. Не помню, чтобы она

когда-либо мне перечила в подобных делах. Поэтому, получив ответ от

губернатора, я предупредил, как полагалось, домохозяина, что через месяц

освобождаю квартиру, отправил часть вещей в Феникс, а другую оставил Полаку.

Я отправился в Дурбан и стал собирать там людей. Большого числа их не

требовалось. Мы создали отряд из двадцати четырех человек, из которых

четверо, не считая меня, были гуджаратцами. Остальные, кроме одного

свободного патана, - бывшие законтрактованные рабочие из Южной Индии.

Начальник медицинской службы, считаясь с существовавшими правилами, а

также для того, чтобы создать мне официальное положение и тем самым

облегчить мою работу, произвел меня на время службы в чин старшины, а троих

указанных мною людей назначил сержантами и одного - капралом. Правительство

выдало нам обмундирование. Отряд находился на действительной службе примерно

шесть недель. Прибыв к месту назначения, я убедился, что там не произошло

ничего такого, что можно было бы назвать "мятежом". Зулусы никакого

сопротивления не оказывали. Происходившие беспорядки были квалифицированы

как мятеж на том основании, что один из зулусских вождей воспротивился

новому налогу, которым было обложено его племя, и убил чиновника, явившегося

для взимания этого налога. Во всяком случае мое сочувствие было целиком на

стороне зулусов, и я был очень рад, когда по прибытии в штаб узнал, что

основной нашей работой будет уход за ранеными зулусами. Офицер медицинской

службы радостно встретил нас и сообщил, что белые не хотели ухаживать за