Муля, не нервируй… Книга 3

— Не ожидал тебя здесь увидеть, — сказал я и, на всякий случай добавил, — хорошо выглядишь.

Валентина зарделась.

— Это моя мама придумала, или твоя? — тем временем продолжал допрос я, — ты им в следующий раз скажи, пусть хоть погоду учитывают! Я вообще сегодня весь день должен в другом месте быть, на выезде с проверкой. Если бы я акты в кабинете не забыл, то ты бы тут весь день простояла…

Валентина вздохнула.

А я посчитал, что хватит читать девушке нотации, она и так озябла, хоть и апрель, но ветерок прямо недобрый такой, колючий. И поэтому сказал:

— Пошли к нам в столовую, чаю горячего выпьешь и расскажешь, что стряслось?

Валентина отрицательно замотала головой:

— Нет, Муля, не хочу тебя от работы отрывать. Я буквально на минуточку! Мама и Надежда Петровна ничего не знают…

— Вот как? — я еле сдержал, чтобы моя челюсть слишком сильно не отпала.

— Да понимаешь, ты тогда выступил, в пятницу, на комсомольском собрании. Рассказал это всё. И у меня словно глаза открылись! Я больше не хочу быть той Валентиной, которой я была! Я хочу стать новым человеком, и самой выбирать свою жизнь!

Она посмотрела на меня горящим взглядом, и я мысленно застонал — ещё одной Греты Тунберг только нам не хватало.

А вслух ответил:

— Тогда зачем пришла?

— Я хочу понять, что мне дальше делать! — с энтузиазмом воскликнула Валентина. — Подскажи мне, Муля!

И тут мне в голову пришла хорошая мысль:

— Валентина, ты же бухгалтер? Вроде так твоя мама говорила?

— Всё верно, — кивнула она, — последний курс доучиваюсь.

— Тогда давай поступим так: ты поможешь мне, а я помогу тебе. Идёт?

Валентина закивала головой с таким энтузиазмом, что я уже забоялся, что гвоздики вылетят и её закрученные в кольца косы отвалятся сейчас от макушки.

— А ты секреты хранить умеешь?

Судя по одухотворённому лицу девушки, Валентина умела.

Я нисколечко не сомневался, что хранить она будет примерно также, как и Белла, как и Фаина Георгиевна. Но всё равно утечка уже произошла, так что терять мне было нечего.

— Тогда пошли со мной в кабинет, я покажу, что надо делать.

Я потащил её внутрь. В кабинете, игнорируя удивлённые и заинтересованные взгляды коллег, я торопливо вытащил несколько старых черновиков со сметами и показал Валентине, как они делаются.

— В общем, набросай смету на советско-югославский фильм. Съемки будут идти около года. Точнее от двух месяцев до года. Состав актёров примерно тридцать человек. Но наших будет хорошо, если с десяток. А массовка вся югославская будет. Снимать будем и там, и у нас. Вот примеры, как считали для других фильмов. И не мелочись. Примерная сумма такая — я написал на листочке цифру и у Валентины округлились глаза.

Затем я вручил ей все бумажки и выпроводил домой писать мне смету.

Утром договорились встретиться на том же месте.

Валентина ушла, а я, прихватив нужные акты, с чувством глубокого удовлетворения, отправился в театр к Глориозову.

А в театре был бедлам. Во всяком случае, другого слова, чтобы охарактеризовать это, у меня не нашлось, невзирая на мой лексикон.

Шла репетиция. Насколько я понял, это было литературное наследие великого Грибоедова в интерпретации тщедушного мужичка с большими гусарскими усами и длинными волосами.

Его я видел в первый раз.

Поэтому стал в уголочке, чтобы не отсвечивать.

Тем временем мужичок пытался решить, удастся ли Александру Андреевичу Чацкому противостоять всему фамусовскому свету или конец его пути неотвратим. Актёры были задействованы практически в полном составе. Одетые в белые балахоны они изображали хрен пойми что. Между ними яростно метались статс-дама, камер-девица, гоф-дама, Софья Павловна и Лиза. Все они почему-то были в алых корсетах и мужских кальсонах. А Софья Павловна держала на вытянутых руках самовар.

Но более всего меня поразило то, что роль Александра Андреевича Чацкого исполнял небезызвестный Серёжа. Он был одет в оранжевую атласную косоворотку, синие штаны, красный пиджак и зелёный шарф. Впечатление было просто убойное.

Особенно, когда он подскочил к стоящему на сцене роялю и принялся играть собачий вальс. А статс-дама, камер-девица, гоф-дама, Софья Павловна и Лиза взялись за руки и водили вокруг него хоровод.

Я схватился за голову.

— Я тоже не в восторге, — раздался сзади голос Глориозова.

Я обернулся и холодно сказал:

— Я принёс вам акты на подпись.

— Иммануил Модестович! — расцвёл Глориозов, и голос его моментально сделался сладко-сиропным, — конечно же, я сейчас всё подпишу. А давайте пока пройдём ко мне в кабинет. Там есть стол, и будет удобнее подписывать.

Но я не повёлся на все эти ухищрения и сказал:

— Подписать можно и здесь. Там всего три подписи надо. Уж как-то постарайтесь исхитриться.

— Вы всё сердитесь на меня, Иммануил Модестович, — тяжело вздохнул Глориозов, — а ведь я к вам со всей душой…

Я промолчал.

— Ну как, понравилась вашим гостям водка? — с ласковой улыбкой спросил Глориозов, и мне остро захотелось забить оба ящика ему в глотку. Но нельзя. Нужно было играть в дипломатию. Политесы, итить их! Поэтому я сказал:

— Очень понравилась, Фёдор Сигизмундович. Очень понравилась.

Видимо, мой взгляд не предвещал ему ничего хорошего, потому что Глориозов покраснел и торопливо воскликнул:

— Моей вины здесь нет! Это Завадский говорит, мол, давай на двоих этот проект провернём и разделим! У него в министерстве кто-то знакомый есть, который поможет. А я категорически сказал, что без вас, Иммануил Фёдорович, никак нельзя. Вот прям, так и сказал ему!

Он умолк и победно посмотрел на меня. Не дождавшись никакой похвалы, он зачастил снова:

— И я же знаю, что вы продвигаете Фаину Георгиевну. Конечно же, я дам ей прекрасную роль. Лучшую роль второго плана. Вы же понимаете, дорогой мой, родненький человечек, что она может играть только такие роли… сами понимаете, возраст.

Он сконфуженно развёл руками. Сейчас он напоминал мне «голубого воришку» из небезызвестной истории о великом комбинаторе.

— Кто слил вам информацию? — без обиняков спросил я.