Муля, не нервируй… Книга 4

— А вот предположим, если бы он к ней не уехал. Пошла бы ты замуж за Герасима?

Дуся посмотрела на меня, как на придурка, и сказала:

— Ну и зачем он мне такой? За всю жизнь ничего, кроме чулана не нажил. Мы там вдвоём даже и не поместимся. Нет, Герасим мне не нужен.

— А Жасминов? — усмехнулся я.

— Издеваешься? — нахмурилась Дуся.

— Нет, не издеваюсь. Хочу понять, какие мужчины тебе нравятся.

— Да какие мужчины, — покраснела Дуся. — чтоб был мужиком.

— Так, а Жасминов он не мужик разве?

— Бабник он, а не мужик! — нелогично рассердилась Дуся, — и толку от него нету. Мне нужен хозяйственный и домовитый.

— Ну, вон Гришка домовитый и хозяйственный, — привёл пример я, — прекрасный фрезеровщик. Комнату ему вон от завода какую большую дали. Такой бы тебе понравился?

— Хулиган и пьяница твой этот Гришка, — покачала головой Дуся, — мне спокойный мужик нужен.

— Такой, как Печкин пойдёт? — наконец, сообразил я.

— Такой, как Печкин — в самый раз, — согласилась Дуся и торопливо добавила. — Но, чтобы только не артист был. Несерьёзно, все эти тиятры.

Я задумался. И вдруг понял, с кем можно познакомить Дусю.

Глава 20

Покончив со всеми этими «душевными» разговорами, я уж совсем было намылился спать, как вдруг в дверь постучали.

Громко. Требовательно.

Я аж вздрогнул от неожиданности.

Нет, так-то у нас всегда перед сном в квартире броуновское движение жильцов усиливается: соседи носятся туда-сюда, звонки в дверь раздаются довольно часто, так, что я уже давно привык и не обращаю внимание. Тем более у нас с Дусей договорено, что всегда открывает она (потому что ходят, в основном, к ней — то молоко привезут из деревни, то соседка за солью заглянет, то ещё какая-нибудь ерунда). Вот и сейчас я прошляпил, звонили или нет, мне или не мне.

Но как бы то ни было, в дверь постучали, и мы с Дусей одновременно выпалили:

— Открыто!

Я почему-то подспудно ожидал, что это Завадский пожаловал с разборками.

Но нет, на пороге возник совершенно незнакомый мне персонаж: мужчина лет тридцати пяти — сорока на вид, с внушительными залысинами и с такими же внушительными бакенбардами. Он был толстым и печальным. В потёртом бархатном пиджаке. Но это ещё полбеды. Категорически лучезарным голосом он сказал:

— Здравствуйте, Иммануил Модестович. Я — Эмилий Глыба, — и тут гость сделал паузу и посмотрел на меня невинным взором.

А я посмотрел на него.

— Ну… я — Глыба! — проникновенно повторил он и застенчиво улыбнулся.

Мы с Дусей переглянулись.

— И чё? — тупо сказала Дуся.

— Понимаете, я — Эмилий Глыба, драматург! — Эмилий Глыба в этом месте выдержал многозначительную паузу и посмотрел на меня ещё раз с таким выражением, словно после этих слов я должен был радостно подпрыгнуть, воскликнуть «тру-ля-ля!» и сплясать джигу.

— И чё? — повторил я за Дусей.

Эмилий Глыба смутился и чуть нервно сказал:

— Понимаете, я написал чудесную пьесу. Замечательную пьесу! Пятиактную, с прологом и эпилогом…

Я продолжал молча смотреть на него, не в силах уразуметь, что он от меня хочет.

— Пьеса называется «Чернозём и зернобобовые культуры». О жизни мелиораторов…

— Я вас поздравляю, — осторожно сказал я, — но я-то тут при чём?

— Понимаете, эмммм… — замялся Эмилий Глыба.

— Давайте ближе к делу! — не выдержав, рявкнул я (устал за день, стал раздражаться).

— Да, да, конечно, — пробормотал он и начал излагать.

И вот в изложении товарища Глыбы, выяснилось, что написал он свою пьесу и стал ходить по театрам и предлагать её поставить. Соответственно недалёкие и глупые режиссёры в силу своей ограниченности и глупости совершенно не прониклись потенциалом будущего шедевра и не разглядели у себя под носом Эльдорадо и Клондайк в одном флаконе. В общем, никто эту пьесу ставить не хотел. И вот отчаявшийся уже драматург случайно подслушал разговор Глориозова по телефону. И узнал, что некто Иммануил Бубнов из Комитета искусств продвинул какой-то необычайно успешный советско-югославский проект, который поддержали все «наверху» и даже «сам». Осталось только найти сценарий к фильму, а так уже всё готово и ждёт не дождётся старта — и смета, и декорации в Югославской Ривьере, и ракия для вдохновения талантов.

Эмилий Глыба сразу понял, что это его звёздный час. Узнать адрес упомянутого Бубнова было дело техники. Тем более, что на работе его, в смысле меня, не оказалось, поэтому, невзирая на поздний час, он пошел ко мне домой, справедливо рассудив, что нужно опередить конкурирующих драматургов.

— Так что я готов! — выдохнул Эмилий Глыба и улыбнулся. Он достал из пухлого портфеля толстую пачку отпечатанной на машинке бумаги и с нежностью положил её на стол.

Дуся аж икнула.

Нужно было спасать ситуацию.

И я сказал:

— Всё так, товарищ Глыба. Пьеса о мелиораторах — это именно то, что и должно лечь в основу советско-югославского фильма.

— Она идеологически выверена! — торопливо добавил Эмилий Глыба и просиял.

— Даже не сомневаюсь в этом, — заверил я драматурга. — Но тут есть один маленький момент, который нужно учитывать…

Эмилий Глыба напрягся.

Но я был бы не я, если бы не попытался завернуть данную ситуацию в свою пользу. Поэтому я сказал:

— Я же простой чиновник, далёкий от искусства, понимаете?

Эмилий Глыба понимал.

— Поэтому мне доверили посчитать смету, выбить финансирование, написать техническое задание и тому подобную скучную ерунду. А дальше проект передали Завадскому. Знаете же его?

Эмилий Глыба знал.

— И теперь, насколько мне известно, он ищет талантливых драматургов-сценаристов. Во всяком случае по информации до моего больничного так было. Мне кажется, вам нужно обратиться напрямую к нему. Можете, кстати, даже сослаться на меня.

Эмилий Глыба просиял:

— Спасибо! Спасибо, товарищ Бубнов! — он невнимательно пожал мне руку, прихватил свою стопочку бумаги и торопливо ретировался.

Спасть я ложился с доброй улыбкой на устах. То-то Завадскому будет сюрприз.

Уверен, Эмилий Глыба пойдёт к нему прямо сейчас.

Утро встретило птичьим щебетанием: в раскрытую форточку вместе с трелями лился напоенный цветочными запахами и выхлопами бензина воздух. Солнце шпарило уже с самого утра, день обещал был солнечным и жарким.