Муля, не нервируй… Книга 4

— Подождите, так вы ему просто так отдали? — вытаращился на неё я.

Мне, привыкшему к нашему циничному миру двадцать первого века, где давно уже никто никому не доверяет, где практически не ходят в гости друг к другу, а если и встречаются, то на нейтральной территории — в ресторане или кафешке; где проще взять кредит, чем одолжить у друга; где заказывают доставку, если в доме закончилась соль, вместо того, чтобы сходить к соседке и попросить взаймы ложку соли, — мне было дико и непонятно: как можно вот так вот взять и отдать постороннему человеку огромную сумму денег, да ещё и без расписки, да ещё на неопределённый срок.

— Ладно, но имя назовите, — потребовал я.

— Может, не надо, Муля? — как-то жалобно спросила Фаина Георгиевна.

— Имя! — настойчиво сказал я.

Фаина Георгиевна тяжко вздохнула и выдала:

— Эмилий Глыба…

Я расхохотался:

— Это тот деятель, что про мелиорацию зернобобовых писал, да? — у меня от смеха аж слёзы на глазах выступили. Отсмеявшись, я уже более спокойным тоном спросил, — а как же он у вас эти деньги вытянул? Мне казалось, фантазии у него на такое не хватит.

— Да как, — вздохнула Фаина Георгиевна и как-то жалобно на меня посмотрела. — Его же Завадский послал в грубой форме. Он с какими-то идеями к нему ходил, а этот уценённый Мейерхольд, вместо того, чтобы выслушать — послал, не стесняясь в выражениях. И вот он потом пришёл ко мне и начал жаловаться на Завадского, какой тот идиот и сволочь. Ну, а для меня это — особая тема. Вот я и прониклась…

— Зашибись, — мрачно констатировал я, — какие, оказывается, таланты земля-матушка на себе носит. Пьесу он только про зернобобовые удосужился написать, зато выяснил ваши болевые точки, пришел, нажаловался и взял деньги без расписки и без зазрения совести. Понятно!

Я скрипнул зубами. Ведь где-то тут была и моя вина — к Завадскому товарища Глыбу отправил именно я.

— Муля! Что ты собираешься делать? — охнула Фаина Георгиевна.

— Для начала нужно выяснить, где Глыба обитает, — процедил я и вытащил из кармана бумажник, взял оттуда несколько купюр и положил на стол, ровнёхонько между пепельницей и подносом с посудой, — вот, Фаина Георгиевна, на первое время вам этого должно хватить. Я ещё Нюре дал долги мяснику и молочнику выплатить. А это — на продукты. И больше не раздавайте всяким глыбам.

Фаина Георгиевна всплеснула руками:

— Не надо!

Но я уже не стал её слушать и встал уходить. Но тут вдруг ещё одна мысль пришла мне в голову:

— Фаина Георгиевна! А посмотрите, пожалуйста, у вас ничего из квартиры больше не пропало?

Злая Фуфа удивлённо посмотрела на меня, но спорить не стала и тут же послушно встала и заглянула сперва в одёжный шкаф, потом — в комод и под конец — в сервант.

— Вроде ничего, — сказала она враз упавшим голосом и отвела взгляд.

Но я её уже знал и поэтому не поверил:

— Фаина Георгиевна, что у вас ещё пропало?

Она вся как-то ссутулилась, вжала голову в плечи. Но так как я продолжал требовательно смотреть на неё, выдавила:

— Иконостас мой пропал.

Вот тут уже у меня, как говорится, «челюсть отпала».

— В смысле иконостас? — поверить в то, что Раневская, которая по происхождению была ортодоксальной иудейкой, как я помнил, будет держать дома иконостас, как-то не получалось. — Вы верующая?

— Медали мои, — вздохнула Злая Фуфа, — у меня их уже столько, что, если на груди в ряд повесить, то как раз иконостас получается.

Всё сразу стало понятно.

— А вы везде смотрели? — спросил я, — может, переложили куда и забыли?

— Да что тут смотреть. Они все у меня в салатнице лежали, — резко ответила Раневская, видно было, что пропажа её сильно расстроила, — я их раньше в супнице держала. А потом Глаша…

— Так, может, это Глаша или Нюра салатницу брали и переложили их куда-то? А вернуть на место забыли, — предположил я и позвал громко, — Нюра! А иди-ка ты сюда!

— Ой, да что там ещё опять такое? — послушался от кухни недовольный голос.

Буквально через мгновение в комнату вошла сердитая Нюра. От неё остро пахло супом и жаренным луком.

— Чего? — повторила она и поправила сбитый фартук, — мне зажарку доделать надобно!

— Ничего страшного. Нам только спросить, — ответил я и добавил, — Нюра, ты медали Фаины Георгиевны не видела? Они в этой салатнице лежали.

Нюра вспыхнула и густо покраснела, аж до бордового.

— Н-нет… — голос её предательски дрогнул, руки она свела в замок.

— А если я сейчас участкового позову? — ласковым голосом спросил я, — и если он найдёт следы? На сколько лет в колонию пойдёшь? За медали знаешь, сколько дают?

Я криво ухмыльнулся.

— Не надо участкового! Я всё скажу! — Нюра упала на колени и перепугано заголосила, слёзы ручьями потекли по её простецкому лицу.

— Где медали?! — рявкнул я.

Фаина Георгиевна стояла бледная, растерянная и только хлопала глазами.

— Где ты их дела?! Кому продала?! Отвечай, скотина! — зло сказал я.

— Я… я… я… н-не продавала… — прорыдала Нюра, захлёбываясь в слезах. Её всю аж трясло, но ворюгу мне жаль не было.

— А куда девала? Сама воровала? Кто надоумил? Где твои подельники?! — поверить в то, что эта глуповатая и недалёкая крестьянка додумалась, что медали могут представлять какую-то финансовую ценность, и найти, где и кому их можно продать, я не мог. — Говори!

— Я… я… — Нюру трясло, и она не могла ничего внятного сказать.

— Выпей воды, Нюра, — сердобольная Фаина Георгиевна и тут осталась себе верна и протянула ей свою чашку с чаем.

Нюра, стуча зубами о края чашки, выхлебала остатки чая и, уже более вразумительным голосом, ответила:

— Я не в-воровала… — она всхлипнула и принялась вытерать слёзы и сопли рукавом.

— Ага, а медали сами взяли и испарились, — кивнул я и пригрозил. — Не хочешь признаваться — я иду за участковым. Фаина Георгиевна, покараульте, пожалуйста, эту преступницу. Я быстро сбегаю.

Нюра сдавленно пискнула и вдруг выдала такое, что у меня аж глаза на лоб полезли:

— Я их одевала…