Муля, не нервируй…

— Да что тут думать, что думать! — загорячился Павел Григорьевич, невольно повысив голос.

— Что тут у вас, мальчики? — в комнату моментально заглянула Наденька. Вроде задала простой вопрос кокетливым тоном, но в глазах сквозило нешуточное беспокойство.

— Да вот, вербую сына. Хочу пристроить к семейному делу, — пожаловался Павел Григорьевич.

— Ну, что ты Муля, — попеняла мне по-матерински Наденька, — отец плохого не посоветует. Так что даже не думай. Сразу соглашайся.

— Ладно, — кивнул я с подчёркнуто покорным видом, — раз ты так считаешь, мама, то я согласен. И поеду в Якутск.

— Что-о-о-о-о? — Наденька схватилась за сердце, — как ещё Якутск? Зачем Якутск?

— Пушниной буду торговать, — наябедничал я, — и икрой.

Глаза Наденьки заметали молнии.

Кажется, кто-то серьёзно влип. И Наденька сейчас разделает кое-кого под орех.

На Павла Григорьевича было жалко смотреть.

Но я совершенно не жалел, что «проболтался» Наденьке. Нет-нет, я отнюдь не маменькин сыночек. Но отношения у нас с биологическим отцом Мули сейчас только-только формируются, при этом определяются личные границы. А он уже начал на меня давить и продавливать свои хотелки. Поэтому я и спровоцировал этот маленький инцидент. А ночью они с Наденькой стопроцентно помирятся. Но после этого Павел Григорьевич больше не будет пытаться мной манипулировать.

Они ещё переругивались, а я взглянул на часы — поздно уже.

— Ладно, родители, — сказал я, — мне пора идти. Поздно уже. А завтра на работу.

— Так может переночуешь у нас? — захлопотала моментально Наденька, бросив выносить мозг Павлу Григорьевичу. — Фрося тебе прямо здесь, на диване, постелет.

— Нет, мама, мне надо домой идти.

В общем, когда я вырвался, прошло ещё добрых полчаса.

К Модесту Фёдоровичу идти было поздно. А не идти — тоже нехорошо. Я же пообещал.

Пришлось идти.

К моему облегчению в доме Мулиного отчима ещё не спали. Дуся возилась с тестом. А Модест Фёдорович читал (хотя я подозреваю, что они ждали меня).

— Я на минуточку, — сказал я, переступив порог дома.

— Мулечка! — обрадовалась Дуся, — сейчас ужинать будешь. Модест Фёдорович уже поужинал. Но, может, хоть стаканчик кефирчика за компанию и выпьет? Да, Модест Фёдорович?

— Мы лучше с Мулей коньяка выпьем, — крякнул Модест Фёдорович, — Мне сегодня отличную бутылку коньяка семилетней выдержки один аспирант подарил. Я у него оппонентом диссертации буду. Так он наперёд готовится.

Он довольно хохотнул, а я ответил:

— Завтра на работу рано. Может, обойдёмся сегодня кефирчиком?

— Я сейчас ужин принесу! Погодите с коньяком! — крикнула Дуся и устремилась на кухню.

— Дуся! Остановись! — я погнался за ней. — Не надо ужин. Не хлопочи!

— Почему это не надо? — удивилась и всполошилась Дуся.

— Я ужинал… в том доме, — сказал я.

После моих слов лицо Дуси передёрнулось:

— Да какой там ужин, Муля! Так, смех один! Издевательство над желудком! У них же Фроська работает. А она рукожопая! Ой, простите Модест Фёдорович, — смутилась Дуся и торопливо поправилась, — я имела в виду жопорукая.

Я не удержался и хрюкнул. Модест Фёдорович и себе расхохотался.

— Ну, а чего вы смеётесь?! — Дуся виртуозно переходила от экспрессии до меланхолии и обратно, — разве умеет Фроська правильно борщ сделать? А рагу?!

— Сегодня как раз было рагу, — подлил масла в огонь я.

— Небось ерунда получилась? — ревниво спросила Дуся.

— Да нет. Было вкусно, — ответил я.

— Ой, насмешил, Муленька! Ой, не могу! Насмешил! — теперь уже захохотала Дуся. — разве же это рагу? Вот я могу рагу делать! Всем рагу — рагу!

Она с триумфом посмотрела на меня и выпалила:

— Вот приходи завтра на ужин, Муля, и я тебе такое рагу сделаю, что твоя Фроська своё рагу может выбросить в унитаз! — выпалив эту тираду, Дуся походкой Наполеона, только что завоевавшего Австрию, Германию и Польшу и Испанию сразу, вышла на кухню.

А Модест Фёдорович повернулся ко мне:

— Как всё прошло, Муля?

— Всё хорошо, — коротко сказал я, — только, кажется, я рассорил Павла Григорьевича с мамой.

— Да ты что?! — аж подпрыгнул Модест Фёдорович. — А почему?

— Павел Григорьевич хотел приобщить меня к семейному делу. А мама была категорически против, чтобы я ехал в Якутск торговать пушниной.

И первый раз я увидел, как моментально багровеет лицо Модеста Фёдоровича.

Пока он переваривал эту информацию, я, кажется, понял, что показалось мне странным в разговоре с Мулиным биологическим отцом.

Глава 22

Домой я вернулся в чёртов голос. До полуночи оставались считанные минуты. А в коммуналке, кажется, жизнь бурлила круглосуточно, и никто спать даже и не собирался.

На кухне, как всегда, что-то происходило и оттуда доносились злые крики и шум.

По обыкновению, я сначала зашел в свою комнату. Поставил в холодильник кастрюльки, любовно подсунутые мне заботливой Дусей. Аккуратно развесил выстиранный и отглаженный костюм в шкаф (спасибо Дусе, от такой проблемы избавила. Надо хоть завтра не забыть зайти в какой-то магазин и присмотреть ей подарок).

Тем временем на кухне что-то грохнуло. Или кто-то грохнулся. Раздался истошный крик. Который подхватили другие голоса.

Поэтому я не выдержал и, бросив гуталинить обувь на завтра, выскочил из комнаты.

На кухне, как обычно, активно ругались.

Когда я вошел, там было жарко: Зайка вцепилась в волосы Музы, а Белла и Полина Харитоновна пытались её оттащить. Муза орала и вырывалась, но волосы у неё были густыми и длинными, поэтому Зайка ухватилась намертво, словно клещ, и удерживала её крепко.

— Пусти! — шипела Муза. — Больно же!

— Отстань от неё, ненормальная, — тянула за руки Зайку Белла.

— Не трогай Музу! — вторила ей Полина Харитоновна, пытаясь разжать зайкины пальцы.

— Всё! Ты доигралась! Хватит с меня! — верещала Зайка и не желала отцепляться от волос Музы.

Бабский кухонный армагеддон, в общем.

К сожалению, других представителей мужского пола на кухне я не заметил (либо трусливо отсиживаются по комнатам в надежде лишний раз не попасться под горячую руку, либо же их забыли пригласить на это мероприятие).

Поэтому я воспользовался дарованным мне природой правом сильного пола и громогласно рявкнул: