Муля, не нервируй…

Я поднялся по лестнице на третий этаж и позвонил в дверь.

— Мулечка! — на пороге показалась Мулина мать и, радостно взвизгнув, бросилась меня обнимать.

От неожиданности, я чуть торт не выронил.

— Осторожнее, — предупредил я.

— А что это у тебя? — Наденька схватила коробку и заглянула внутрь, — О-о-о! Тортик! Какая прелесть!

Она унеслась внутрь квартиры, крича по дороге:

— Паша! Паша! А у нас тортик с розочками! Муля принёс!

Я помялся чуть на пороге, но, видя, что меня никто не приглашает, вошел сам.

Навстречу мне из комнаты как раз вышел невысокий коренастый мужчина, с квадратными плечами и твёрдым подбородком. Хоть он и был в парадном костюме, но всё равно тоже был похож на хомяка, только старого. В общем, вылитый Муля, только в более зрелом возрасте.

— Иммануил, здравствуй, — сдержанно поприветствовал меня Павел Григорьевич Адияков, а это был именно он.

— Здравствуй, отец, — сказал я и протянул руку для пожатия.

От моих слов Павел Григорьевич порозовел, но на его лице не дрогнул ни один мускул (только зрачки расширились от удовольствия при слове «отец»), затем он сухо кивнул и пожал мне руку. Рукопожатие у него оказалось неожиданно крепким.

— Проголодался? — участливо спросил он меня, но тон был всё равно сдержанный.

Я кивнул, но не успел вымолвить ни слова, как в коридор опять вихрем вылетела Наденька.

Была она сегодня в кружевном светлом платье. Как сказал поэт, «вся такая воздушная…». И вот этот кружевной воздушный вихрь вылетел в коридор и завертелось:

— Ох, а вы уже помирились! — увидев, что мы спокойно разговариваем, обрадованно запричитала Наденька, — тогда, Муля, иди мой руки и давай к столу! У нас сегодня рагу из кролика. Фрося делала.

Я насторожился: Фрося? Хм… любопытненько. Там — Дуся, тут — Фрося. А неплохо Мулины родственники пристроились в советской стране. Пора бы и мне брать пример со старшего поколения…

Комната, где был накрыт стол, выполняла две функции — столовой и «залы» для гостей. Стол был раскладной, как я понял, и, хотя он значительно уступал тому столу из морёного дуба, что был у Модеста Фёдоровича, зато он был покрыт дорогущей, даже на вид, скатертью с обильной вышивкой и белопенными кружевами. Посуда тоже была воздушно-фарфоровой.

Неплохо так.

Здесь сценарий семейного застолья повторился. Как и в доме Мулиного отчима, мы сперва конфузились, смущались, больше налегали на еду (которая, к слову, была отнюдь не хуже, чем в доме у Модеста Фёдоровича), а обстановку пыталась разрядить Наденька. Точнее она не то, чтоб пыталась, скорее для неё это был естественный процесс. Она ела и болтала обо всякой чепухе, создавая звуковой фон.

В общем, на картинке «найди десять отличий» здесь бы всё отличалось только тем, что там была Дуся, а тут — Фрося, там был Модест Фёдорович, а тут — Павел Григорьевич. Ну и фикус там был значительно повыше. Зато китайская роза здесь уже цвела.

После ужина Надежда Петровна деликатно оставила нас наедине, мол, ей срочно понадобилось помочь Фросе на кухне. Вышла, ещё и дверь прикрыла.

Насколько я понял, кабинета у Павла Григорьевича не было. Да и комнат явно было поменьше.

— По рюмочке? — предложил Мулин отец.

— Если по одной только, — согласился я, — завтра на работу.

Он достал из серванта бутылку, запечатанную самодельной пробкой.

— Наливочка из терновника, — похвастался он, — ты только понюхай, какой аромат! Это же амброзия! Напиток богов! Мне несколько таких бутылок каждый год из Мелитополя передают, у меня там одноклассник агрономом работает.

Я принюхался к содержимому чернильного цвета. Пахло действительно изумительно.

— Ну… за возвращение блудного сына! — неуклюже пошутил Павел Григорьевич, смутился от собственной шутки и торопливо опрокинул в себя содержимое рюмочки.

Я посчитал, что раз наливка — значит, это дамский напиток. Но, чтобы отзеркалить поведение отца (а на первых минутах общения это всегда очень важно), я тоже точно таким же жестом опрокинул в себя рюмочку.

Мамадарагая!

Я чуть не задохнулся… конечно же от восторга. Там было, наверное, градусов девяносто, не меньше. Аж слёзы из глаз брызнули.

Павел Григорьевич снисходительно хохотнул и протянул мне кусочек хлеба с сыром (Надежда Петровна предусмотрительно со стола кое-что не убрала).

Пока я закусывал и пытался отдышаться, он продолжил:

— Муля, скажу честно. Я рад, что ты принял меня, как отца. Знаю, что это было непросто. Потому и оценил. Понимаешь, в том, что произошло, моей вины нету. Я даже не знал, что Надюша ждёт тебя. Иначе я бы никогда не уехал.

Меня чуть развезло и обсуждать нюансы поведения Мулиной матери было банально лень. Поэтому я сказал, для поддержания разговора:

— Ты в Иркутске всё это время жил?

— Сначала в Иркутске, и в Усолье-Сибирском, это рядышком городок. Потом на войне был. Потом уже обратно в Иркутск возвращаться не захотелось, и я подался в Якутию.

— А что ты там делал?

— Пушниной занимался, — вздохнул Павел Григорьевич, — хорошее дело, скажу тебе. Хлебное.

— А сейчас что думаешь? — перевёл разговор на нужную тему я.

— Надюша вряд ли поедет в Якутию, да и не выдержит она там, сам понимаешь. Она же у нас натура нежная, а там перепады от +50 до –50.

Он вздохнул. Видимо, скучал за своим Якутском. Но да, ветреная Наденька в Якутск категорически не поедет, там ведь нету таких магазинов и театров.

— Ещё по одной? — предложил отец.

Я отрицательно покачал головой. И так уже многовато.

А Павел Григорьевич тем временем продолжил своей монолог:

— Вот зачем тебе, Муля, работа в этом комитете? Сидишь там, как крыса канцелярская, от звонка до звонка. Даже по рюмочке позволить нельзя.

Я посмотрел на Павла Григорьевича. Видимо, не только меня от этой «наливочки» развезло.

— И я тут подумал. Муля, — продолжил он, — других детей у меня нету. Только ты один единственный и есть. И именно ты должен продолжит моё дело…

— Торговать пушниной в Якутске? — стараясь говорить ровно и не язвить, спросил я.

— Не только пушниной. Ещё рыбой, икрой… — от описания своей торговли лицо Павла Григорьевича аж порозовело от удовольствия.

— Я подумаю, — дипломатично ответил я, не желая ссориться в первый день. — Это серьёзный шаг и нужно всё хорошо обдумать.