«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов

солидный запас скорости. Ведем 105—108 и вполне гарантированы, что на высоте, где начинается некоторое

уменьшение показаний «Саф», корабль сохранит тот же режим и почти ту же скорость. На большой высоте

поверяем скорость по земле через прицел. То же самое: скорость около 108 км/ч. Малый газ: корабль просится

на режим 98—100 км/ч и идет мягко, управляясь, как ребенок. Здесь интересно бросить управление и

прибавить газ. «Морда» корабля тотчас поднимается, и он сам хочет лезть выше. Сбавили газ — «морда»

вниз, и он покорно снижается. При оборотах 1100—1150 горизонтальный полет, меньше — вниз, больше —

вверх. Машина хороша, можно летать.

Раздумываем об испытании на грузоподъемность. Решаем взять пудов 20 камней. Когда наберем

высоту, устроим немцам каменный дождь. Куда же? Ну конечно, в Бур- канов! Отставить! Из штаба

телеграмма: просят разведать район Гниловоды — Олеша — Савалуска — Монастержи- ско. Дело в том, что в

направлении Олеша — Савалуска наши войска провели ряд атак с переменным успехом, стараясь выйти в тыл

Бурканову и остальной сохранившейся линии. Немцы собрали здесь большие силы, и нашим приходилось

каждый раз возвращаться в исходное положение. Захватывали участки позиций, но удержаться там не удава-

лось. Штаб просит снять позиции, особенно тыловые, дабы точнее выяснить направление удара.

12 июля в 5 ч 15 мин утра снялись. Бомб не брали, зато взяли два фотографических аппарата. С нами

Арсений Михайлович Колянковский и Константин Константинович Смирнов. Павлик с пулеметом, у меня

карта и бинокль, и я у правой двери. Решил чертить кроки третьей линии. Высота довольно быстро

набирается. Корабль быстроходнее старого, и вот у нас еще 2600 м, а мы уже подходим к линиям противника

чуть южнее Бурканова. Ну что же, выкатились. Фотографы заработали. Павлик затрещал из пулемета. Я начал

чертить кроки и отмечать батареи. Но какой град снарядов на нас обрушился! Высоту поймали сразу и

тотчас'же взяли в круг. Вообще, когда разрывы даже на одной высоте, но держатся за хвостом, летчику еще

горя мало. Когда они начинают приближаться, то становится хуже. Когда приходятся наравне, то это плохо. Но

раз зашли вперед, тут дело совсем скверно — надо менять курс. А сегодня их такая масса, и преимущественно

тяжелые бризантные. До сих пор мы привыкли к шрапнели, а тут на нас обрушились бризантки, да еще по 6—

8 дюймов калибром.

В корабле все присмирели. Павлик перестал стрелять. Фотографы молча, сосредоточенно работают. Я

пытаюсь рассмотреть в бинокль артиллерийский наблюдательный пункт у леса, у деревни Савалуска. Грохот

разрывов невероятный. Секундами не слышно моторов. В это время сразу два разрыва прямо против двери. У

меня инстинктивное движение — спрятаться за стенку. Ужасное «уэх! уэх!», черные клубы дыма с рыжевато-

зеленым оттенком и какими- то вылетающими из них винтообразными космами. Слышны удары осколков по

кораблю. От правого крыла летят по воздуху щепки и тряпки. Это уже переполнило чашу терпения. Я вскочил

и кинулся в пилотскую. По дороге — разрыв слева, и в окно я вижу: левого крыла нет, вместо него один дым.

«Конец! — мелькнуло в уме. — Крыло отбили!» Я припал к окну. Какие-то доли секунды... Дыма нет, кры ло

целехонько, моторы работают, слегка дрожат материя и проволоки. Уф! Дальше, в пилотскую!

Наклоняюсь к Панкрату, говорю: «Поворачивай!» Спереди сплошной клуб дыма. Панкратьев,

очевидно, потерял ориентировку, спрашивает: «Куда?» Я кричу: «Влево!» Начался поворот. Сквозь редеющие

клубы дыма вижу Мона- стержиско и замечаю две батареи под углом одна к другой северо-восточнее

Монастержиско, у деревни Олеша. Разрывы куда-то исчезли, тишина. Фу, выбрались! Оборачиваюсь назад,

вижу: фотографы еще работают. Им в люк поворот не заметен. Обращаюсь к ним: кончайте снимать, над

своими идем. Вижу, как у них вырывается вздох облегчения и опускаются руки.

У них, оказывается, был инцидент. В самый скверный момент оба тоже решили, что их авиационная

карьера кончена. В этот же момент Колянковский наступает ногой на руку Смирнова. Тот, возмущенный,

обращается к нему: «Послушайте, не уйдете ли вы на всякий случай с моей руки?» Колянковский безнадежно

машет рукой и отвечает: «Ах, да теперь уж все равно».

Спрашиваю Панкрата: «Как идет корабль? Никуда не валится?» Нет, ничего. Как-то одновременно мы

начинаем рассуждать — нехорошо, мол, вышло, что повернули. Немцы видели, что корабль удрал, свои тоже.

Я, кстати, вворачиваю: «А у меня разведка не закончена». У обоих мелькает мысль: надо пройти еще раз.

— Я сейчас осмотрю корабль!

Бегу назад и говорю фотографам: «Приготовьтесь, сейчас опять идем на немцев». Вижу, как

физиономии у них вытягиваются. Павлику говорю: «Чтобы ты поливал их из пулемета, не переставая!» Бегу

обратно и становлюсь с картой, на этот раз уже за стулом в пилотской, чтобы быть рядом с Панкратом. Он уже

повернул, и мы опять переходим позиции. Наклоняюсь к нему, и мы оба хором поем одесскую песенку:

«Лопни, а держи фасон!» Опять разрывы, но хуже — немцы нервничают. Да и Павлик строчит из пулемета.

Успеваю исправить кроки, наношу батареи у дорог на фольварк Кадубец. Опять черные «крякалы», опять ко-

рабль швыряет от разрывов. Правее, правее, и опять тишина. Вышли из-под обстрела и идем домой.

Какое радостное настроение, когда вырвешься из подобного ада! Хочется петь, кричать. Сменяю

Панкрата. Идя на малом газе, пою все, что приходит в голову. Сегодня все счастливые и довольные. Лопни, а

держи фасон!

Дома штопаем пробоины. Донесения, фотографии; мои кроки — отмечены четыре батареи,