«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов

отмечаю точно Гниловодскую батарею и еще одну около дороги из Курдвановки.

17 июля идем целой компанией. С нами брат Алексея Васильевича, уже прапорщик, Панкратьев и

штабс-капитан Македонский. Берем бомбы, идем на Монастержиско. Учу Панкратьева бросать бомбы; ставлю

прицел на 12 и выбрасываю пять штук по городу и станции. Город сразу окутывается дымом. Немного

недоумеваю, но решаю, что пожары, так как видны огни. Дым-то дым, да ведь он затянул весь город и

протянулся за него еще верст на пять. Надо бы его сфотографировать да представить в штаб. Ведь это чистый

Георгиевский крест по статусу. Там в городе горели и взрывались штабели снарядов, только что привезенных

и сложенных недалеко от вокзала. А мы не тем заняты. Вон правее города две батареи и стреляют в нас. Тут

же идет какой-то обоз. Уже два пулемета работают по ним, но обстрел продолжается. Взял пулемет, говорю

Македонскому. Он достал пулемет, и мы вчетвером — я с Панкратьевым в люк, Гаврилов в двери и

Македонский в окно — шпарим по ним. Батареи не выдержали, прекратили огонь. Беру бинокль: ага,

побежали, ну и отлично! Дальше, в Вычулках, обозы. Панкратьев уже самостоятельно кидает бомбы, во что

ему нравится.

Идем обратно. В ложбине ручья южнее Монастержиско масса обозов. Но бомб уже нет. Наши бьют из

пулеметов. Высовываюсь в люк, в руках ящик стрел. Взмахиваю ящиком поперек курса и одновременно

открываю крышку. С грустным звоном вырывается целый сноп стрел, развертывается веером и тает в

пространстве. «Стоп стрелять! На своих вышли!»

Идем. Вдруг впереди крик: «Немец!» Гаврилов — Петрушкой наверх, Панкратьев у двери, я — в

задний люк. Секунда, и над левым крылом появляется большой темный аппарат. Сразу ударили по нему из

трех пулеметов. Он проносится мимо и исчезает вдали. Успеваем заметить фигуру наблюдателя,

поднимавшегося к пулемету, стоявшему у верхней поверхности и, по-видимому, вращающемуся. Застыл на

полпути, прижался к стойкам. Так и не долез...

Садимся. В донесении диктую: «Севернее шоссе Монастержиско — Езержаны в овраге против буквы

«И» надписи... городок из 50 землянок». Панкратьев вдруг возмущается:

—

Почему пятьдесят? Там меньше!

Я говорю, что прикинул на глаз, и, по-моему, не менее 50.

—

Пиши двадцать!

Упрямлюсь:

—

Пятьдесят!

Долго торгуемся. Заупрямился окончательно,

вставляю фразу: «А вот насчет батарей — не помню где». Панкратьев сдается. Уступаю и я.

Сговариваемся на 30, но тут же держим пари: я утверждаю, что больше 50. Отмечаем три батареи, обозы,

пишем о больших пожарах в Монастержиско.

У нас гостит военный кинематограф. Часть их выехала на позицию снимать атаку. 20 июля наш

авиационный праздник. Приглашаем начальство. Накануне телеграмма: штаб просит разведать линии

противника по ручью Коропец и узнать, есть ли тыловые позиции; просят дать кроки на карте.

Утром 20-го идем. Беру две 10-фунтовки для собственного развлечения. Захватили и стрелы. С нами

идет только что приехавший и уже поправившийся от ранения штабс- капитан Федоров. Наверху сильный

северный ветер, 16 м/с. Выходим на позиции южнее Монастержиско, поворачиваем по ветру и несемся на юг.

Доходим до Днестра, поворачиваем на своих и над ними долго поднимаемся опять к Монастержиско. Опять

влезаем к противнику и несемся по ветру. Нас встречают живым обстрелом, особенно неистовствует

Монастержиско. За нами даже гонятся и стреляют маленькими зеленоватыми «орешками» два броневых

автомобиля. Несколько разрывов очень близко. У нас кое-где лопаются стекла, по фюзеляжу идет горох. Но

все это быстро отстает. Вижу тыловую позицию, наношу ее на карту. Масса обозов; они прикрыты зеленью,

но зелень пожелтела на солнце, и пятна прекрасно видны.Вместе с Федоровым ищем батареи, издеваемся над

стоящими на поле. Хлеб уже убран, и снопы сложены так называемыми крестами. И вот батареи, вместо того

чтобы незаметно лишь удвоить число крестов и поставить между ними пушки, просто стащили ближайшие

кресты и загородились ими спереди. А сверху-то все как на ладони! Тут же обозы и артиллерийские резервы.

Выбросил в них две бомбы, посыпал стрелами, и катим из пулеметов. Черчу прямо на карте тыловую

позицию. Затем беру поповский фотографический аппарат и снимаю все позиции. Снимаю, кстати, назад. А

там — млечный путь из дымков шрапнели.

Остается много свободного времени. Жаль, что нам не дали кинематографического аппарата. День

такой чудный, вышло бы хорошо. Ведь мы, собственно говоря, предлагали, да представители что-то замялись

и аппарата не дали. Должно быть, боялись за его целость.

Видим замаскированную батарею на лесной просеке. Идем домой, причем приходится выгребать

против ветра, и мы еще долго видим позиции. На редкость хорошая видимость: в бинокль просматриваются

все детали. Сегодня вообще удачная разведка.

После личного доклада в штабе об общем впечатлении удар, перенесенный южнее Велеснюва, дал

успех. Пал Монастержиско, а за ним покатилась и остальная линия; не удержался даже знаменитый Бурканов.

Дома встречаем гостей: приехал генерал-квартирмейстер армии генерал Незнамов. При нем приносят готовые

снимки, склеивают панораму. Моя панорама тоже вышла, хотя и неважно. Но ясно, как идет позиция. Сегодня

снято почти 20 верст фронта. Устраивается великолепный обед. Потом пьем кофе на веранде замка. На другой

день едем в штаб, где делаем личный доклад. Передаем впечатление, что если бы неожиданно ударить южнее,

то мог бы быть успех и сопротивление было бы меньше, а то у Велеснюва чересчур крепко.

Начинаются дожди, сидим дома. В Зегевольде Лавров сделал ночной налет на Митаву и сильно

поссорился с немцами. Обмениваются визитами. Однажды ночью к ним являлся даже «Цеппелин». Но все