Музей суицида
Шрифт:
Орта немного помолчал, а потом признал:
– Вы правы. Музей не рассматривает эту проблему. А что, если я… но вы предубеждены, вы слишком сильно ненавидите этих людей. Позвольте мне обсудить эту мысль с Анхеликой, посмотреть, как отреагирует она.
– Она ненавидит этих людей сильнее, чем я, – сказал я. – Как ваш отец, как Че Гевара, она бы всех их казнила. Но – не возражаю.
В тот же вечер Орта спросил у Анхелики, что она думает о расширении музея. Что, если самых злостных преступников представить в отдельном зале – Штангля, Иуду, губернатора Индии Клайва? Что, если музей предложил бы для них альтернативные сценарии, такие, чтобы, увидев ужасающие последствия своих ошибок, они могли бы измениться и не идти на преступления? По словам Орты, в этом зале мы могли бы представить и других исторических
Неожиданно для меня Анхелика не заявила, что этот насильник Секст, и убийца Штангль, и все подобные им заслуживают того, чтобы их порезали на кусочки, медленно и мучительно. Анхелика ответила на этот вопрос с философской точки зрения.
– Проблема вашего подхода, Джозеф, – сказала она, – в том, что, по-вашему, когда люди узнают правду, то воспоют «Аллилуйя!» и станут свободными. Первым подобное говорил Сократ, чья уверенность в том, что разум всегда побеждает, оказалась смертельно неверной. Его провокационные истины были настолько неприятны его согражданам, что он по приговору должен был выпить цикуту: довольно резкий способ прекратить его поучения. Когда-то я разделяла вашу веру в то, что люди будут поступать правильно. «Если бы только они знали!» – говорила я. Но они прекрасно знали, и все же многие соучаствовали в самых невероятных зверствах и по сей день ничего не желают признавать. Потрясение не приведет к раскаянию, искуплению, сказочному счастливому концу ужастика. Они и дальше будут вредить. Это же относится и к тем, кто, как вы рассчитываете, что-то предпримет по поводу изменения климата.
– А! – отозвался Орта. – Но вы забываете о том, что сверхбогатые и их дети тоже пострадают в том случае, если на планете воцарится ад.
– Ад? Ад? Именно там им и место, вот только ада не существует, так что если бы я могла, то наказала бы их здесь и сейчас, не тратя времени на придумывание альтернативных вариантов истории, где бы они раскаялись. Ведь есть невинные жертвы, реальные жертвы, которые нуждаются в нашей помощи и внимании!
Теперь последует ответ Орты, а потом – ее, и оба не станут сдаваться, так что пришло время вмешаться.
– К счастью, Джозеф, завтра…
– Увы: моя последняя пятница здесь.
– В вашу последнюю пятницу здесь мы встретимся с экспертом по аду и раскаянию: такова его профессия. Падре Эстебан Систернас, священник. Мы много лет дружим. Возможно, он не верит в ад как некое материальное место: он иезуит, по-настоящему прогрессивный, придерживается церковного варианта для бедных, но поскольку он много лет занимается дилеммой зла и искупления, то, возможно, согласится с вашей стратегией, Джозеф.
Мы с Систернасом так и не дошли до обсуждения этой стратегии. Когда Орта задал ему обязательный вопрос относительно смерти Альенде, мой друг-пастырь ответил, что президент, которого он горячо поддерживал, несомненно совершил ужасный грех самоубийства.
«Тот, кто прерывает собственную жизнь, грешит против Бога, подобно тому, как убивающий чужого раба грешит против хозяина этого раба», – проговорил Систернас. – Святой Фома Аквинский. Я отвергаю рабство, однако метафора уместна, даже для такого атеиста, как Альенде. Он совершил delictum gravissimum.
– Ваш друг, – сообщил мне Орта, откусывая кусок вкуснейшего печенья, приготовленного домоправительницей Эстебана, – цитирует традиционную католическую доктрину. – Тут он повернулся к Систернасу: – Ариэль говорил, что вы придерживаетесь теологии освобождения. Казалось бы, вы должны были давно отбросить эти догматы.
– Нет никакого догматизма в убеждении, что тело священно и неприкосновенно. Если вы – убийца, то чем ближе вы к жертве, тем тяжелее преступление. Гораздо страшнее, когда отец убивает сына, брат – брата, муж – свою жену, чем если заколоть чужака. Так есть ли для меня кто-то ближе, чем я сам, не познаваемый ни для кого, кроме меня и Бога? Ужасно, когда мы нападаем на двух своих ближайших друзей и союзников – на Бога и на собственную драгоценную личность, которую нам следовало
бы вернуть Ему чистой…– Подобно девственнице, отдающейся супругу на брачном ложе, – сказал Орта.
– Да, это один из образов, который используют мистики и святые, – согласился Систернас. – Похоже, вы хорошо знакомы с Писанием.
– Я иудей, – объяснил Орта, – выросший в доме христиан, протестантов, зная их Библию. А когда я стал старше, то изучал ее самостоятельно, но так и не смог понять церковь, осуждающую людей, которые кончают с собой, поклоняясь Богу, который отправил своего Сына с самоубийственной миссией.
Систернас ответил с явным удовольствием:
– Иисус добровольно пошел на смерть, пожертвовал своим телом ради других из любви, а не от ярости. Кто мы такие, чтобы сомневаться в Боге, который отправил своего Сына умирать, чтобы мы все могли спастись? Спастись! А Альенде вместо того, чтобы быть достойным своего имени Сальвадор, Спаситель… Сальвадорсито, наш Чичо, предался отчаянию.
Прежде чем Орта успел контратаковать (а я не сомневался, что он это сделает), заявив, что как раз Христос на кресте отчаивался, тогда как Альенде в «Ла Монеде» был образцом надежды, я вмешался в своей привычной роли миротворца – но и желая продемонстрировать, что и сам кое-что про эти дела знаю:
– Возможно, мы придем к согласию. В Ассизи есть фреска работы Джотто, где изображено Отчаяние, вешающийся человек, потому что Джотто считал – как и этот мой голландский друг, как и я, – что нам необходимо убить именно отчаяние. Для вас, Эстебан, отчаяние – это неверие в милость Божью. Для нас – это мысль о том, что человечество прозреет, когда уже будет поздно. И мы также думаем, все трое, что лучше принести покаяние и разобраться с самим собой, а не убивать себя. Мы не так уж сильно расходимся.
И на этой примирительной ноте мы тепло распрощались с Систернасом.
– Весьма бодрящая дискуссия, – заметил я, пока мы шли к ресторану, где нас ждали Анхелика с Хоакином, – однако не слишком полезная для вашего последнего рабочего дня здесь. Я надеялся на какую-то информацию католической церкви относительно смерти Альенде: может, кто-то на исповеди признался в убийстве или… любая подсказка была бы полезной. А получили мы только теологический взгляд.
– Теологического взгляда мне как раз и не хватало для музея: я как-то забыл об этом аспекте. Пока ваш друг говорил, я подумал: вот он, раздел суда. Мы покажем, как семь смертных грехов вносят вклад в климатический кризис. Алчность и чревоугодие заставляют нас игнорировать необходимость изменить образ жизни, зависть и тщеславие – приобретать больше, чем соседи, леность лишает желания учиться, похоть – побуждает стремиться к плотским удовольствиям, а не заботиться об общем благе, гнев заставляет бессмысленно набрасываться на других вместо того, чтобы совместно справляться с этой чрезвычайной ситуацией, а гордость, наихудший грех, заставляет дерзко ставить себя выше тех обитателей Земли, которые не относятся к человечеству. Так что подобающее завершение моей второй недели. А завтра у нас еще полный день.
Мы собирались пойти в горы с Пепе Залакетом: я согласился его позвать при условии, что Орта не станет упоминать комиссию, или Альенде, или самоубийство. Мы вышли рано утром, потому что Орте надо было вернуться в город во второй половине дня для обязательных дел в посольстве США. Погода стояла великолепная – идеальная для того, чтобы разглядывать растения, о которых Орта, похоже, знал очень много – определенно больше, чем мы с Пепе. Он почти тут же начал говорить с цветами и стеблями. «Ах, да ты красавец, милый мой!» – нараспев обратился он к папоротнику, который встретил нас в самом начале тропы. И дальше так и пошло, он энциклопедическим мотыльком порхал от куста к лиане или деревцу: смотрите, вот моньита, она похожа на монашку, тянущуюся к небу, ее научное название Sycanthus elegantа, а вон там флор де ла рока, камнеломки – какие яркие краски! Но главные восторги достались чилийскому дятлу – небольшой птице с острым черным клювом, сидевшей на деревце у края горного луга. Орта благоговейно сообщил нам, что если мы проявим терпение, то до нас донесется его трель, так вскоре и оказалось: пронзительный, повторяющийся и чуть печальный крик одиночества. Я нервно засмеялся, и птица улетела.