Музыкальный Дом

Его зрачки были расширены, он чувствовал ее страх и смотрел на нее, не мигая. Боже…

— Он сказал, что вы будете спрашивать про Зверя и пахнуть кровью.

В полной тишине гудела лифтовая шахта. Рендалл не спешил нападать, и Эбигейл продолжила:

— Что еще он сказал?

— Что если придет агент Кроуфорд, мне надо его убить.

— Джек вместе с профессором Арком наверху.

— Я понял, — Рендалл облизнул губы.

— Вы сказали, что и мухи не обидели, — напомнила ему Эбигейл, воспользовавшись моментом, чтобы успокоиться и взять себя в руки.

— Я сказал правду. То, что я сделал, к насекомым не имеет никакого отношения.

Они переглянулись, и, коротко и нервно рассмеявшись, Эбигейл покачала головой.

— Действительно, не поспоришь.

Двери лифта открылись, но никто из них двоих не спешил выйти и оставить свою спину открытой для удара.

— Откуда ты знаешь доктора Лектера? — она решила тоже не ходить вокруг да около.

— Я, — впервые Рендалл замялся, подыскивая слова, — был его пациентом некоторое время. Он помог мне справиться с кризисом.

— Доктор помогает многим.

— И тебе?

— И мне, — мрачно произнесла она. — Джек не успокоится, пока тебя не вычислит. Более того, если в твоем досье указано, что ты лечился у доктора Лектера, ты сразу попадешь под наблюдение ФБР.

— Я не собираюсь останавливаться, — упрямо ответил он, заклинив двери лифта носком ботинка.

— И не надо, — Эбигейл сделала шаг за пределы лифта и, решившись, обернулась. — Как насчет поохотиться вместе?

Прежде чем двери лифта снова закрылись, Зверь улыбнулся.

Щелк.

Открыв глаза, меньше всего Уилл ожидал увидеть, что все это время лежал в постели Ганнибала. Наверное, он не вышел на связь с агентами в нужное время, они нашли его в гардеробной без сознания и переложили на ближайшую кровать. Кто бы знал, что они сделали только хуже?

Слева лежала Алана, и он словно видел ее в первый раз. Она мирно спала с оголенным плечом, под простыней виднелась чуть темнеющая ложбинка между грудей, пальцы покоились на подушке. Дыхание размеренное, глубокое, лицо расслабленно, а покрывало медленно двигалось вверх и вниз в такт каждому вдоху и выдоху. Кожа бледная, как мрамор, только розоватые губы оживляли ее неподвижное лицо. Раньше он бы устыдился, что наблюдал за ней без спроса. Теперь же он снова уставился в потолок, безразличный к ее совершенной красоте.

Семь — магическое число. Седьмой день творения означал день покоя. Семь жертв. Семь окроплений кровью, семь церквей, семь звезд. Теперь он знает, что это не важно: что он Уилл Грэм и он в Балтиморе. Цепляться за свою личность больше нет смысла. А, может, ее никогда и не было. То, что сформировалось, родилось, а теперь дышало вместе с ним под этой крышей, было даже больше Уиллом Грэмом, чем раньше. Он медленно повернул голову в сторону, где лежал Ганнибал.

Тот ожидаемо не спал, и их взгляды встретились. Щеки Ганнибала были мокрыми от двух дорожек слез. Длинные ресницы слиплись, дыхание выверенное, глубокое, чтобы не разбудить Алану. Черные глаза с едва видимой светлой точкой в середине, губы чувственно приоткрыты. Тонкие синие венки на коже.

Ганнибал был там с ним, в Литве, в амбаре. Это был его сон. Горячее, томящееся чувство в груди, как от ожога тлеющим углем: ему было приятно видеть Уилла в своей постели, рядом, так близко, что можно коснуться рукой.

Только сейчас Уилл понял, что он тоже плакал во сне, беззвучно, без надрыва, переполнившись горем, и влага вышла сама собой. Смутившись, он вытер слезы тыльной стороной ладони. Ему не нужно было оправдываться, Ганнибал знал, что творилось у него в голове, как и Уилл знал, что тот впервые разделил прошлое с кем-то так полно и глубоко. Чувство насыщения было для него внове. Для них обоих.

Для Уилла это была его сестра, его Миша, чьи маленькие пальчики до сих пор так живо цеплялись за его воротник, будто это произошло не десятки лет назад, а только что. Ее вырвали прямо у него из рук, и он не понимал, как люди могли быть способны на такую жестокость. Как? Ей было всего три года, она даже мир не успела увидеть. Почему шесть взрослых мужчин решили, что легче убить ее, чем найти животное в лесу? Подлые, омерзительные, трусливые ублюдки.

Агон молился неистово, без перерывов, шепча имя Господа практически не останавливаясь. Помог ли ему Господь? Спас ли он Мишу? Чем Бог отличался от литовских нацистов? Тот, кто может остановить несправедливость, но остается лишь наблюдателем, не тот Бог, которому он будет поклоняться. Ганнибал не проронил ни слова из молитвы, и вот он здесь, спит на огромной кровати в роскоши, в то время как кости Миши и несколько молочных зубов покоятся в могиле возле замка.

Миша Лектер. Симонетта Сфорца-Лектер. Тело отца так и не смогли найти и похоронить, по записям его останки в общей могиле вместе с Лотаром и Брендтом.

Казюс Порвик, Энрикас Дортлих, Петрас Колнас, Жигмас Милко, Бронюс Гренц и да, волк с холодными глазами и буквой М на груди — Владис Грутас. Мертвы. Их годы, которые они могли прожить, теперь принадлежат ему. Они решили за тех детей, что они должны умереть, так почему Ганнибал должен был пощадить их? Почему их должен жалеть Уилл?

Столетиями божествам приносили человеческие жертвы. Чем он хуже? Он поглотил их плоть, он выбрал их своими жертвами, они хоть немного стали полезными для мира, ведь из их костей он построил себе трон. Он ничем не хуже милостивого Господа, он пощадил дочь Колнаса. Он бы и самого Петраса оставил в живых, не будь тот трусливым мудаком и не попытайся выстрелить Ганнибалу в спину.

В горле застрял ком, и улыбка Уилла вышла слабой, грустной. Ганнибал знает, действительно знает, каково это — быть Уиллом Грэмом, и Уилл знает, что же такое — Ганнибал. Это было очень лично, интимно, ближе секса, поцелуя, ближе прочитанного дневника, законченного за другого слова, одинаковой мысли. Это был кусочек жизни, которую они пережили как один.

Они все еще мыслили, как один.

Ганнибал вытянул руку над ухом Аланы и щелкнул пальцами, проверяя, насколько глубок ее сон. Уилл уже слышал этот звук, как призрак будущего видения. Он предвидел его, находясь с Ганнибалом в полной гармонии, используя чужой дар в унисон со своим.

Как странно. Ганнибал задумчиво посмотрел на свою руку, осмысливая, зачем он это сделал. Потому что должен был? Потому что предвидел? Потому что хотел удостовериться, что Алана спит?

Парадоксы в своей красе. Они лежали в настоящем и прошлом, около трех месяцев назад. Их ночи наслоились: настоящее порождало себя же, как змей уроборос, сплетая и прошлое, и будущее, съедая его, поглощая, оставляя лишь Уилла и Ганнибала в одной плоскости. Во всех плоскостях. В четырех измерениях. Во всей вселенной и вне времени.

Уилл положил руку между ними, зная, что не сможет коснуться. Ганнибал тоже знал, но лег на бок и положил свою совсем рядом, не спуская с него взгляда. Он защищал его от лишних видений своим присутствием. Никаких постельных сцен, никаких старых кошмаров на сегодня. Ганнибал словно смотрел в самую глубь Уилла, туда, где теперь находился он настоящий. Не запуганный, потерявшийся и немой в своей просьбе, а Уилл Грэм, для которого открыто больше, чем остальным. Отличный от остальных. В нем открылся шлюз, и он ощущал, как сила струилась по венам, нашептывая ласковые слова с до боли знакомой интонацией.