Музыкальный Дом

— Я знаю, что это ты убил всех этих людей в доме на 139-й улице. Тебя ищет полиция.

Элайджа в жизни своей никого не застрелил. Он подливал шампанское или вино, как того требовали от него правила приличия. Они никогда не сопротивлялись. Его руки тряслись, а палец подрагивал на курке.

— Я в тюрьму не вернусь.

Он отсидел за попытку убийства пожилого соседа еще когда ему было двадцать три. Элайджа всегда был особенным.

— Я и не предлагаю, — пожал плечами Уилл. — Я хочу дать тебе то, чего ты хочешь.

— И ты знаешь, чего я хочу?

— Знаю, — Уилл вытащил руку из кармана, и сталь ножа сверкнула от лунного света.

Элайджа воспринял их встречу, как знак свыше. Надежда в нем едва теплилась, он почти отчаялся, что в этом мире когда-нибудь найдется тот, кто сможет его понять. Сможет увидеть то, что видел он. Он не один. Он был прав. Свобода уже близко.

Элайджа и Уилл зашли в спальню. Поверх простыни был расстелен толстый слой прозрачного полиэтилена, а окна заклеены газетами, ставшими коричневыми от времени. Черные следы на ковролине от крови: здесь он убивал их, а затем проводил несколько восхитительных часов, обнимаясь, поглаживая их неподвижные тела, занимаясь с ними любовью. Запах мертвечины делал его пенис твердым, изнывающим, трупная прохлада дарила ему избавление, он мог кончить три-четыре раза буквально за полчаса.

Уилл спокойно наблюдал, как тот разделся, покидав вещи на пол, и с жадной готовностью раскинулся на скрипящей, холодной кровати.

— Ты тоже разденешься? — радостно спросил Элайджа, весь вспотев от предвкушения.

— Я здесь не для себя, а для тебя.

Тот понимающе кивнул и запрокинул голову, открыв для Уилла шею.

— Мне страшно, — тихо, на самом выдохе признался Элайджа, смотря перед собой черными от возбуждения глазами.

Его пальцы подрагивали, словно пытались вонзиться ногтями во что-нибудь, и Уилл сел верхом, как есть — в куртке, джинсах и грязных ботинках — и произнес:

— Держись.

Элайджа с готовностью схватился за его бедра, чувствуя под джинсами, что у Уилла стоит. Он подбадривающе улыбнулся ему, на щеках играл лихорадочный румянец:

— Если после ты решишь… если захочешь… что угодно, я не буду против.

Уилл еле держал себя в руках, опасно балансируя на грани, и только напряженно кивнул. Он боялся открыть рот, не зная, что оттуда вылетит. У него не было мыслей, что он должен как-то подготовиться. Что-то организовать. Кого-то предупредить.

Он нашел взглядом, где на шее должна проходить сонная артерия, рукой в перчатке осторожно повернул голову Элайджи набок, открывая линию волос под ухом, короткие волоски щетины. Уилл приложил лезвие к коже.

Элайджа вздрогнул и закрыл глаза, кусая губы. Его тело мелко тряслось, грудь покрывали красные пятна. Уилл ощутил жар его тела сквозь джинсы, силу его мускулов, как они двигались, сжимались в небольших нервных судорогах под ним, и еле сдержал стон удовольствия. Господи, он был прекрасен. Худощавый, с выпирающими коленями, впалой грудной клеткой с редкой порослью возле сосков.

Уилл воткнул нож в упругую шею, и кровь брызнула на полиэтилен. Борясь с сопротивлением, он всадил лезвие глубже. Еще глубже. Элайджа забился в судорогах, распахнув глаза, приоткрыл рот и издал задушенный хрип восторга и боли. В ушах Уилла он звучал, как звонкий крик оргазма, и Уилл прикрыл глаза, не в силах совладать с собой.

Когда нож расширил рану, ему открылся синий с красным блестящий зев чудовища, которое поглотило его полностью. Уилл перестал существовать. Он кончил в штаны, а затем еще долго приходил в себя и дрожал, как мокрая мышь.

Тело, дом, а затем и одежду, в которой пришел Уилл, пришлось сжечь. Элайджа был болен СПИДом.

========== Часть 4 ==========

Слова сорвались с губ прежде чем, Эбигейл успела себя остановить, ноги сами несли ее прочь, и только поднявшись в ту часть музея, что была для посетителей, она остановилась в тени коридора. Туристы ходили от экспоната к экспонату. Свет со стеклянных панелей проникал в зал, рассекая его светлыми квадратами.

Она и правда это сказала? «Поохотиться»? За Джеком? Конечно, она думала о мести, но как о каком-то далеком и неприятном событии. Тем более глупо было бы стравливать Зверя и Кроуфорда, Эбигейл была уверена — тот размажет Рендалла в мелкий порошок.

В ФБР водились настоящие акулы или хуже — ядовитые, холодные земноводные вроде Крендлера, который цапнет, а затем будет наблюдать и ждать, когда ты откинешь ноги. Чтобы добиться чего-то в департаменте, нужно было иметь хорошие амбиции, жестокость, способность делать из людей ступени к своей цели. В месте, где вчерашний друг становился лишь удобным камнем на пути ввысь, каждый агент был железной рукой правительства, сжимающей чужое горло.

С усилием проведя ладонью по лицу, Эбигейл глубоко вздохнула и вышла на свет. У нее есть более важные проблемы, кроме как попытаться подставить Кроуфорда — Лектер, который умудрился просчитать каждое их действие. Она бы не удивилась, если узнала бы, что именно добрый доктор научил Зверя справляться со своим психозом и вдохновил его вовремя на охоту, чтобы отвлечь ФБР от дела о пропавшем психиатре.

Однако несмотря на все свое могущество, Лектер не мог действовать напрямую. Кто-то, кого никто не заподозрит, направил Кроуфорда в музей. С виду не имеющий личной заинтересованности. Кто-то с достаточным авторитетом, чтобы Джек принял совет за чистую монету. Кто это мог быть?

И почему Лектер был уверен, что Эбигейл не выдаст Рендалла? Он мог не сталкивать их нос к носу, а просто сообщить адрес — обставить смерть парня как ограбление не составило бы труда. Однако доктор предпочел преподнести Тьера на блюде, будто ему было интересно, как она поступит, дай ей достаточную свободу выбора. На Рендалле Тьере только голубой ленты не хватало, чтобы уж совсем до абсурда довести. Подарок? За хорошее поведение?

Именно за это она ненавидела своего отца — за то, что он решил все за нее. Эбигейл не мечтала стать агентом: впахивая по двенадцать часов, спать урывками, ехать через полстраны к очередному трупу, сдавать нормативы под проливным дождем, помнить классификацию ран, и знать, как развивалось искусство идентифицирования преступника по внешности — не только через шрамы, татуировки и рубцы, а по сигналетике — четкому размеру рук, ног, предплечий, фотографий в профиль, анфас и в три четверти оборота.

Отец не спрашивал, хочет ли она, чтобы на ее доме написали «СДОХНИТЕ СРАНЫЕ ЛЮДОЕДЫ». Хочет ли, чтобы ее допрашивало ФБР, толпа журналистов дежурила возле ее отеля, а дети кидались камнями. А еще раньше хочет ли помогать отцу в выборе девушек, которые займут ее место. Эбигейл прошла через весь процесс охоты: заходила в деканаты, чтобы узнать их расписание, следила с отцом по вечерам, куда они ходят и с кем общаются, приглашала их выпить в баре, ходила вместе на выставку, избегая обмениваться телефонами, чтобы ее было не отследить. Пользуясь тем, что девочки одни в чужом городе, вдалеке от семьи, от друзей, от всех, кто их мог защитить.