Музыкальный Дом

— Смысл жизни человека не укладывается только в физические функции.

— Нет, не укладывается. Отказавшись подчиняться физическому, человек поднимается к духовному, ищет свое предназначение в огромной вселенной, иногда на этот поиск уходят годы. Мы с тобой заняли для Эбигейл нишу родителей, и обязаны показать, что ее месть Джеку лишь проходной пункт, а не конечная станция. Но для того, чтобы подарить ей покой, чтобы стать ее якорем, нужно найти собственную точку стабильности.

Уилл снова посмотрел на скульптуру, лоснящуюся черным блеском. Статуя выглядела гротескной, упрощенной, как остов скелета. Лицо Эбигейл медленно трансформировалось в лицо его матери. Черпак ложки как символ чрева, из которого он вышел.

Уилл коснулся темного дна, глубже, еще глубже, в сплетение хромосом, в ДНК, где тьма окутала его, чтобы разбиться в новый старый рассвет.

Туфли-лодочки натерли ноги, ступни горели, как на медленном огне, и единственное желание звучало как: «о Господи Всемогущий, мне бы сесть». Она знала, что путь до церкви будет тяжелым, а уж об обратной дороги и речи не шло — ее ждали адские муки. Разговор с преподобным и чистая совесть не облегчали ни единого шага до дома, живот давил на бедра, она переваливалась, как надувная, из стороны в сторону, и жадно оглядывалась в поисках скамейки.

По Тьюлейн авеню в сторону Французского квартала она ковыляла медленной походкой с привкусом стыда и позора под жарким полуднем, пока остальные прохожие спешили и нетерпеливо обгоняли ее по узкому тротуару. Марта хотела бы не обращать внимания, но недовольные вздохи доносились до уха на излете. Будто прохожие, не говоря вслух «посторонись, корова», транслировали ей это прямо в голову.

Уродливая улица давила сарайными халупами с автошинами и мойками и огромным зданием Новоорлеанского районного суда по уголовным делам, как огромный могильный камень из сплошного бетона. Фасад западного крыла ремонтировали вот уже пару месяцев, огородив забором, однако шум, лязг и злые крики все равно оглушали. Ребенок зашевелился в животе, и она прибавив шагу, обхватила его защитным жестом. Идти было больно, но ей было все равно. На УЗИ врач сказала, что малыши умеют слышать и чувствовать вибрации. Ее маленький головастик не знал, что за ужасные звуки доносились от стройки, они его беспокоили и не нравились.

Сбежав от стройки, Марта перешла на другую сторону улицы и только там смогла выдохнуть, прислонившись к горячему железному столбу уличного фонаря. Малыш беспокойно пихался, уйдя в олимпийский заплыв, и на ноги Марты будто надели пудовые кандалы. До Джексон-сквер еще так далеко, как на другой конец пустыни.

Она взглянула на улицу «внутренним зрением» и за несколько секунд нашла то, что нужно. Кафе с кондиционером, где ей принесут воды и дадут немного отдохнуть. Марта так задумалась, что прошла два пешеходных перехода с закрытыми глазами, и только услышав, как за спиной прозвенел колокольчик для посетителей, очнулась в реальности.

Несколько посетителей удивленно покосились на беременную в свободном платье в мелкий цветочный орнамент и шелковым кружевом. Марта выбрала самый дальний столик и тяжело опустилась, вытянув ноги. Уловив, что несколько мужчин так и ждут ее взгляда, чтобы заговорить, она отвернулась. Их образы и слова растворились в воде видений, будто их никогда и не было. В кафе играла легкая музыка, звучала флейта и пел приятный женский голос.

— Вот так лучше. Не то, что этот ужасный шум, да, милый? — прошептала она над животом, слегка погладив самый верх, будто поправляя платье.

Ей принесли холодной воды со льдом, пока она ждала чай и десерт и меланхолично смотрела в окно. Вид открывался ужасный: множество одноэтажных магазинчиков и проезжающие машины. В кафе сидели в основном офисные рабочие, пришедшие на обед, да несколько студентов.

«Всегда считала, что беременность красит женщину», — заметила про себя одна из работниц за соседним столиком. Она не решилась сказать это вслух, потому что знала — в компании своих коллег ее фразу воспримут, будто он сама хочет забеременеть.

Марта коснулась стакана с водой и отстранилась от чужих шепотков будущего. Вода, вот что ее спасало. Вода, которая помнила и забывала, круги проносились и исчезали без следа. Она любила воду и не представляла, как можно жить где-то в центре материка, без единой возможности выйти к гавани и понежить ноги в теплой, набегающей волне.

После Бри это мог быть Джексонвилл, Атлантик-Сити, Бостон или Портленд. Точно не берег Тихого Океана, а где-нибудь на кромке Атлантического, чей такой знакомый шум прибоя напоминал дыхание спящего великана. Новый-Орлеан был ничем не хуже, лишь бы подальше.

Но от себя не сбежишь, не так ли? Она никогда не сможет стать своей, куда бы не приехала. Женщины, такие же как она, живущие во Французском квартале, с мужьями рабочими, несколькими детьми, их день был полон простых забот о еде и чистоте. Бедный не значило грязный и неухоженный, их обшарпанное крыльцо сияло, простыни пахли свежестью, и никто не мог сказать, что отсутствие больших денег служило им оправданием.

Как только живот стал мешать делать ежедневную рутину по дому, к ней стали приходить соседки.

— У меня голова взрывается, как ты тут одна совсем, без семьи, Марч. Твои же богачи, да? Поэтому ты такая? Чего этим гусям жалко денег вам с Эдди прислать? Авось ему бы не пришлось на верфи до заката впахивать.

— Рэйч, захлопнись, ты вечно, как скажешь, так хоть в петлю от стыда.

Рэйчил и ее сестра Мюрин были простоватыми и всегда говорили все в лоб, однако Марте нравилась их компания. По крайней мере, они не боялись ее странностей.

— А че я-то? Как есть, так и говорю.

— Почему ты решила, что моя семья богата? — спросила Марта, отдыхая на ступенях.

Развешивая одежду на заднем дворе, Мюрин расправила одно из платьев Марты.

— Да тут к гадалке не ходи. Ткани хорошие, оборочки ручной работы, шелковые, сшиты добротно, а не вьетнамская чушь с наших прилавков, — она перекинула платье через веревку и пожала плечами. — Да и другая ты, Марч. Все это замечают. Как ты одеваешься, манеры там всякие, прическа, походка. Вот ты беременная, а все равно как с обложки выглядишь, ни тебе тошниловки по утрам, зеленой морды, как от качки. Ты будто легче как-то, не знаю, ходишь, дышишь, живешь. И хоть тебе тяжело, ты никогда не сядешь и не станешь ныть на всю улицу, завывая, как Мейбр.

— Ох и задолбала она, — кивнула Рэйчил, которая говорила редко. Именно Мюрин выполняла роль парламентария в их паре. — Вчера на ужин приперлась, как будто так и надо. Бу-бу-бу полвечера про то, что ходить ей тяжело, и спина болит, и простыла, и в окна дует, и пособие урезали. Я уж думала метлой ее придется прогонять.

— Как пить дать, хочет, чтобы твой Джордан ей окно починил из жалости. Мастера-то звать сейчас дорого.

Мюрин увидела, как Марта пытается подняться, чтобы помочь, и махнула рукой.