Музыкальный Дом

— Да сиди ты, малахольная. Тебе рожать вот-вот, а ты все рвешься. Думаешь, не понимаю? Все я понимаю. От семьи ты сбежала, и никого, кроме Эдди, у тебя нет, ни одной живой души. Коулсоны не зря за тобой хвостом ходят, на обеды званые приглашают, чуют, что ты не из простой породы. Да только гнилые они, говорю тебе. Смотрят на наших детишек и думают: «что за дармоеды и нахлебники у вас вырастут?». Как будто могут в будущее глядеть, мол их детки лучше, с серебряной ложкой во рту.

— В заднице, — исправила ее Рэйчил, и они обе грубовато рассмеялись.

— Почему сразу дармоеды?

Обняв живот рукой, Марта нахмурилась. Ей было обидно, что какие-то другие люди решали за ее малыша, кем он может стать, а кем нет. Даже она не видела его будущего. Все, что было связано с головастиком, было для нее чудом, начиная с первых недель, когда она пошла в аптеку из-за странного ощущения ветерка в животе, и тест сообщил ей, что теперь она ела за двоих. Странно, что ее ребенок еще не родился, а другие уже делали ставки, выводы, прогнозы. Будто мир, ожидая его появления, уже протягивал загребущую руку, чтобы тот занял надлежащие место в шестеренках. Все кругом пытались навешать на него бирку и указать планку, выше которой ему не прыгнуть. Да как они смеют?!

Одно она знала точно, это будет мальчик. Во сне она часто видела его глаза, точь в точь, как у нее, с длинными темными ресницами. Ее малыш будет красив. Ее мало волновали каноны красоты, главное, что он будет красив для нее. Марта погладила живот, пытаясь донести эту мысль сквозь слой кожи и плаценты. Слышишь, малыш? Ты меня еще не знаешь, но я тебя очень-очень жду.

— Да у них все дармоеды, если не гребут деньги лопатой. А вот я считаю, те кто не хочет работать над собой, как бараны упираются в бумажки. Зачем быть добрым, щедрым, благородным, когда можно быть просто богатым, и тебе все простят.

— Не все богатые — плохие, конечно, — заметила Рэйчил. — Только их как единорогов. Хер с два найдешь.

— По-настоящему хороших людей вообще мало, — печально заметила Марта, однако никто, кроме нее, не знал, что себя она к хорошим тоже не относила.

В кафе официантка принесла чай, отвлекая ее от мыслей. Она сделала долгий глоток, рука, держащая блюдце под чашкой, слегка дрожала. Рука была чужой, мужской, со следами грязи на пальцах, похожая на руку Эдди, но тоньше в кисти. Марта поставила блюдце и чашку на стол и сделала глубокий вдох.

Ее семья была богата не просто так. Дедушка Саймон — первый о ком сохранились записи. Он был подозрительно удачлив в ведении сделок и сколотил им баснословное состояние, на которое его многочисленные дети и внуки основали свой бизнес. И все было бы прекрасно, если не одно «но» — в каждой линии в семье рождались дети со странностями. Это не были хорошие странности. Роза по линии ее троюродной тети перерезала ночью всю семью и закончила жизнь в психушке. Шон, ее кузен, жил отшельником под Кадамстауном. О дедушке было известно мало, Саймон исчез в возрасте шестидесяти двух лет прямо из дома, оставив следы крови на пороге, и о нем больше не слышали.

Когда родился отец Марты, стало понятно, что и их линия не избежала злосчастного «гена». Лайам не разговаривал до десяти лет. Не слушал музыку, не реагировал, когда его звали, при том, что врачи заверили, что с его слухом все в порядке. К десяти годам он внезапно стал вести себя нормально, однако все кругом замечали, как Лайам порой смотрел на них стеклянным взором. Он говорил страшные вещи.

«Убей сестру и ты добьешься того, чего хочешь. Родители будут любить только тебя. Ты станешь центром их вселенной.»

«Устрой пожар в офисе. Вам выплатят хорошую компенсацию.»

«Твоя жена не любит тебя и не полюбит, как бы долго ты не ждал. Перед смертью ты будешь жалеть.»

«Задуши собаку проволокой, и покой тебе обеспечен. Да, ты останешься безнаказанной.»

Поступив в университет в Дублине, он исчез со всех радаров. Вернулся позже, когда ему было уже около тридцати, с женой и маленькой Мартой. Семья приняла их обратно, хотя и особого выбора в этом не было, так как дедушка Саймон оставил распоряжение, что каждый из их рода имел право на часть наследства и прибыли от ценных бумаг. Он как будто знал, как заранее остановить распри внутри семьи за то, сколько и кому достанется денег.

У деда были голубые, почти белые глаза, будто он был слепым. Марта знала это, потому что его портрет висел в холле их старого, продуваемого всеми ветрами дома. Дом стоял на берегу Слейни, холодной реки, которая брала начало в горах Уиклоу и впадала в Ирландское море, а купил его дедушка Саймон для троих своих младших сестер. В живых к тому времени остались только двое — Эстер и Регина О’Двайер.

Когда Марте исполнилось двенадцать, Лайама забрали люди в костюмах. Больше она его не видела, а для ее мамы начался действительно черный период. Старшее поколение женщин было уверено — ее долг в том, чтобы загладить перед ними вину за мужа и воспитать достойную леди. Учитывая, что мама была обычной городской девушкой, младше Лайама почти на двенадцать лет, спорить у нее не вышло. Марта принадлежала семье по праву рождения, старшие в роду распоряжались деньгами и властью, и если мама хотела остаться рядом с дочерью, то ей нужно было играть по их правилам.

Однажды, когда Марте уже исполнилось четырнадцать, мама по секрету рассказала, что получила известия о папе. Что его втянули во что-то ужасное, с террористами, ИРА, наркотиками и оружием. Что эти люди не оставят его в покое, и потому он не вернется. Ради их же безопасности. Еще через год Марта увидела во сне, как к ним придут те же самые люди и будут проводить над ней тесты. В одном из снов люди забирали ее с собой. В другом — она завалила тесты и осталась рядом с мамой и Кейлин. Естественно, она их завалила.

Кейлин не была рода О’Двайер, просто осталась сиротой, и бабушка Регина взяла ее под свою опеку. Она была младше Марты на два года, но они росли вместе и хорошо ладили. Кейлин была уверена, что у Марты просто сверх чутье на неприятности и всегда держалась рядом: на ночные вылазки до Эннискорти на мопедах, в соседнюю деревню на ярмарку в Баллихог или к пляжу Рейвен за лесом Карракло, которое прозвали так со староирландского «Карра Кло» — болото впечатлений. Место было красивое, и в тихой болотной трясине как-то даже снимали футажи для кино.

На домашнем обучении много не пообщаешься со сверстниками, потому, как только Марта стала совершеннолетней, они обе с разрешения бабушки Регины переехали в Белфаст. Марта поступила на английскую литературу, Кейлин же перевелась в католическую школу для девочек Холли Кросс, хотя ее занятия больше смахивали на постоянные вечеринки и гулянья.

В Маллбери Буш они оказались случайно. Марта вообще не хотела выходить из дома в тот день, ее мучила тревога и какое-то плохое предчувствие. И все же она решила пропустить по стаканчику в пабе неподалеку. Их компания малолеток не была особым сюрпризом. Если не здесь, то налили бы где-нибудь еще, благо по соседству стоял «Таверн ин зе Таун», где вообще не смотрели, сколько тебе лет, главное чтобы были деньги.