Мы даже смерти выше...

Михайловна Медведева – учительница Майорова, первой

заметившая его талант и долго хранившая школьные

четверостишия. (По большей части подражательные Кольцову и

Есенину, хотя было в них и что-то свое, ивановское: «Прямо в

небо/ Свои рога/Метят фабричные трубы»). А

сфотографированы выпускники 1937-го года не на фоне

красного знамени или усов Сталина, а на фоне рукописной

газеты, которую редактировал Майоров, а оформлял Николай

Шеберстов, один из его лучших друзей, ставший впоследствии

профессиональным художником (наша статья открывается

портретом Майорова работы Шеберстова из собрания

163

литературного музея ИвГУ). После школы Николай Майоров

поступил на истфак МГУ и там стал активно заниматься

поэзией: посещал семинары П. Антокольского в Литинституте,

печатался в университетской многотиражке. Тогда он наконец-

то увлекся Маяковским. А еще тогда появилась любимая

девушка…

А как любили мы - спросите жен»!

«О людях, что ушли, не долюбив,

Не докурив последней папиросы.

Имя Ирины Пташниковой ивановцам должно быть знакомо.

Военные письма Майорова к ней (с трогательным обращением

Ярынка) стали кульминацией и поэтического спектакля, и всех

книг о поэте. «А верстовые столбы – без конца. Идешь-идешь,

думаешь-думаешь, и опять ты где-нибудь выплывешь, и все –

сызнова. Курю. Думаю. Ругаю. Всех. Себя.Тяжело идти,

но я, дай бог, более или менее вынослив… Сплю на шинели,

шинелью покрываюсь, в голове – тоже шинель. Не подумай, что

их – три шинели. Все это случается с одной шинелью» (Из

письма от 8 ноября 1941 года).

До сегодняшнего дня публиковалось только несколько

писем Майорова к Пташниковой, датированные осенью-зимой

1941-го. А интересны скорее довоенные. В них Майоров –

настоящий, свободный, еще нестиснутый шинелью и военной

цензурой (зная о ней, откровенничать в письме не очень-то

хочется). «…Спим с Костей у него в саду, под яблонями.

Прежде чем лечь, идем есть смородину и малину. Возвращаемся

сырые – роса. На свежем воздухе спать замечательно; смотришь

в ночное небо, протянешь руку – целая горсть холодной,

влажной листвы; кругом – ползет, шевелится и кажется, что

дышит «свирепая зелень», бьющая из всех расселин, из всех пор

сухой земли. И впрямь слышно – как «мир произрастает».

Изредка на одеяло заползает какой-нибудь жучишка. И

просыпаемся от солнца, которое, проникая сквозь ветви, будит

нас и заставляет жмуриться. Вот она – жизнь! Как сказал

Велимир Хлебников, «мне мало надо: /ковригу хлеба/да каплю

164

молока,/да это небо,/ да эти облака». (Интересная перекличка с

майоровским стихотворением «Мы»: «Нам не хватало неба и

воды».
– Н.Г.) Иногда страшно хочется написать хорошие стихи,

но пока почему-то не пишу.Новое письмо тебе не буду

писать до тех пор, пока не получу хотя бы строчку от тебя.

Целую тебя много раз. И все по-разному, но одинаково сильно,

как это было всегда. Ухитрись поцеловать за меня свою

родинку, что около правого твоего уха расположена. Если тебе

это удастся, то непременно телеграфируй по адресу: «Колькины

губы» с текстом телеграммы «повторить то же самое заочно…».

(Из письма от 25.07.1940).

Какой она была, Ирина Пташникова, муза поэта? Глядя на

студенческие фотографии, трудно назвать ее миловидной – уж

слишком прямолинейные и грубые черты лица. Но зато глаза-

небеса, «круглые да карие, черные до гари». Встречаться с

Майоровым они начали на втором курсе истфака. Причем в это

самое время осенью 1938 года в Ташкенте был арестован отец

Ирины. К счастью, все обошлось, но после такой истории (а в

университете о ней знали) далеко не всякий стал бы встречаться

с дочкой подследственного. На студенческих фотографиях

Ирины Пташниковой бросается в глаза непонятное белое пятно

на одежде. Оказывается, это значок «Альпинист СССР».

Девушка получила его в альплагере после первого курса – в те

времена большая редкость. А еще Ирина, услышав в

университете лекции профессора Толстова, навсегда увлеклась

археологией. Вместе с однокурсниками (может быть, среди них

был и Майоров) стала подрабатывать в Институте истории

материальной культуры. «Тамможно было

"подзаработать" на камеральной обработке и шифровке

привезенных из Хорезма черепков. Их надо было вымыть и,

описав, пометить шифром - сокращенными буквами черной

тушью. Цена – сдельная, 5 копеек за черепок. Пришедшие

раньше меня туда ребята смеялись – берешь один черепок,

осторожненько его стукаешь об край стола и вместо 5 копеек

получаешь 15. Легко и просто» (из воспоминаний Ирины

Пташниковой. Публикуется впервые). Каждое лето Ирина

уезжала на раскопки древнего Хорезма, по пути заезжая и домой

165

в Ташкент, а Николай Майоров спешил на третьей полке

«занавесив свет», к родным и друзьям в Иваново. И летели через

весь Союз его письма в Среднюю Азию наперегонки с

воздушными поцелуями.

Ирина Пташникова умерла в Ташкенте в 2001 году. В

истории она осталась не только как возлюбленная Николая

Майорова (от этого звания никогда не отказывалась), но и как

автор приключенческой книги «Рождение мечты» (в

соавторстве с Н.Горбуновой – М., 1961) о своих путешествиях в

пустыне Кара-Кум. Жизнь Ирины Пташниковой сложилась

удачно. Она родила троих детей, счастливо жила в браке.

Пользовалась уважением ташкентцев (они признавали ее