На охотничьей тропе

Лишь только Салим переступил порог своего дома, как его окружила детвора. Кареглазый Ибрагимка взобрался на спину, Зинур — на руки; четырёхлетний толстяк Сафи, переминаясь с ноги на ногу, дёргал за полу отцовской шубы и тянул: «Ата, а ата [8] , гостинчик принёс?», Амина и Хадыя, годами постарше, обнявшись, стояли тут же и вопросительно смотрели на отца; лишь Сабира не было дома, наверное в школе.

Салим вытащил из кармана шубы кулёк с медовыми пряниками и, раздавая каждому, приговаривал:

8

Ата — по-татарски отец, папа.

— Получай, это тебе косой заяц гостинец прислал, а это тебе, это тебе…

Сафи отвернулся от отца и плаксиво проговорил:

— Не хоцю от зайки…

— А тебе вовсе и не от зайки. Это Амине и Ибрагиму заяц прислал, а тебе рыжая лисичка. Стала на задние лапки, махнула хвостом и говорит: «Отнеси Сафи пряник, самый сладкий».

Сафи обрадованно схватил пряник, просеменил к деревянному дивану и уселся на нём, свернув ноги калачиком.

Зайнутдинов смотрел на детишек и улыбался, забыв о том, с каким чувством шёл он домой, спасаясь от назойливого требования Андронникова. Он снял с себя шубу, повесил на вешалку у двери и подошёл к Фатьме, которая, отложив в сторону вязальные иглы, наблюдала, как дети расправляются с пряниками.

— Что с Минкомал? Не лучше? — спросил Салим, с надеждой глядя на жену.

— Худо, Салим, шибко худо, — на красивое лицо Фатьмы легла печаль. — Был доктор, говорит: посылай быстрей Минкомал в санаторий. А то может болезнь в хроническую перейти.

Салим задумался: «В санаторий? На какие деньги сейчас посылать? Промысел только-только по-настоящему наладился. Деньги будут, да не сразу. А Минкомал надо посылать быстро. Тяжёлый недуг свалил её. Шла осенью домой из гостей от бабушки Рабиги, попала в сильный дождь, вымокла, да ещё через воду в займище перешла и заболела. Воспаление лёгких прошло, а вот ревматизм развился. Доктор говорит: может перейти в хронический Ой, плохо, Минкомал!»

Фатьма, понимая, о чём задумался муж, подсказала:

— А ты попроси директора. Пусть поможет. Добудешь зверя, рассчитаешься. Не забывай, Минкомал у нас старшая, скоро невестой будет. Ты бы знал, как она переживает. Смотришь на неё, и сердце заходит от жалости.

— Директора попросить? Ой ли!.. Будет ли толк?!.

— А ты попробуй.

Салим подошёл к комнате, в которой находилась больная дочь, и приоткрыл дверь. Минкомал, такая же красивая, как мать, но теперь худенькая и бледная, с выдавшимися вперёд скулами, полулежала на мягких подушках. Услышав скрип двери, она вскинула взгляд на Салима — в глубоко запавших глазах было столько недевичьей печали, что, казалось, собери её всю в чашу, выплесни на лёд, он не выдержит и растает.

— Ну как, Минкомал, плохо? — полушёпотом спросил Салим.

Минкомал слышала разговор родителей и, чтобы успокоить отца, сказала:

— Нет, ата, лучше. Скоро совсем хорошо будет, — и попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось. Губы у неё как-то неестественно скривились, и Салиму показалось, что она заплакала.

— Ничего, Минкомал, ничего, — дрожащим голосом проговорил Салим. — В санаторий поедешь, вылечат тебя. — И, повернувшись к Фатьме, привалился к косяку, с минуту постоял в раздумье. В затуманенном мозгу всплыл образ Андронникова, вспомнились его слова: «Подумай, деньги будут. Хрустящие полусотенки!» Тяжело проговорил:

— Будет путёвка, Фатьма. Будет наша Минкомал здоровая…

Фатьма с благодарностью посмотрела на Салима

* * *

Благинин натолкнулся на лисью тропу у Горелого колка. Он не торопясь шёл по следу, который уводил всё дальше и дальше. За ним неотступно следовал Филька Гахов. Он привязался к опытному охотнику и целыми днями пропадал в степи с Благининым, постигая хитрую науку промысла. Иван, казалось, забыл о неприятном для Фильки случае или просто не напоминал о нём. Он терпеливо знакомил подростка со всеми тонкостями промысла ондатры, лисиц, горностая и других зверьков, которые водились в степи. Многое познал Филька: и как устанавливать капканы в хатке ондатры, и как распутывать лисьи следы, где следует искать колонка, об охоте с флажками и многое другое, что раньше для него было загадкой. А главное, Благинин научил его любить природу, уметь извлекать из неё пользу и в то же время беречь её.

Лисья тропа привела в неширокий лог, её пересекла другая.

— В чём дело, Филя? — спросил Благинин, останавливаясь у перекрестья двух троп. — Где теперь лису искать надо?

— Это тропы разных лисовинов, одни следы мельче, другие покрупнее, — ответил Филька. — Обоих искать надо.

— Правильно! — Иван был доволен учеником. — Одна пошла на Савоськину гриву, другая к Караголу. Вот ты и иди по второй тропе. Попробуй сам поставить капканы, как я тебя учил. Это тебе вроде экзамена. А потом найдёшь меня на гриве, я по этой тропе пойду.

— Ладно, дядя Иван, — с радостью согласился Филька, направляясь в сторону Карагола.

«Будет толк из парня, — думал Благинин, идя по следу. — А ведь не научи его, могла и заглохнуть охотничья страсть. Скитался-скитался бы по степи без толку, как перекати-поле, надоело бы, и не быть ему охотником. Не понимают у нас многие этого, таят в себе секреты».

Следы опетляли склон и вышли на вершину гривы. «Где-то недалеко тут», — подумал Иван, останавливаясь, чтобы набить табаком трубку.

Зажигая спичку, он услышал, как в конце гривы резко хлестнул выстрел, затем другой.

«Стреляют? В кого бы это?» — соображал Иван, всматриваясь вдаль. Примерно в полкилометре от себя он увидел, как на склоне гривы у стога сена суетились две маленькие фигурки.

Благинина ожгла догадка: «Браконьеры!»

Забыв о лисе, Иван направился в их сторону. «Браконьеры ли? Может ошибся? Мало ли чем могут заниматься люди в это время в степи», — думал он, ускоряя движение.

Завернув за стог, охотник оторопел. На снегу, распластав могучую тушу, лежал лось. Из-под него торчали две пары лыж. Видно, он был так тяжёл, что охотникам пришлось использовать это простейшее приспособление, чтобы подтащить тушу к стогу. Андронников и Салим, быстро работая ножами, сдирали шкуру, на не успевшем ещё остыть теле лося подрагивали живчики.

— Так! — громко сказал Благинин. — Поохотились, значит?

От неожиданности Салим и Илья вскочили на ноги. Андронников уронил нож на снег.

— По-охо-ти-лись… — неопределённо протянул Илья. Салим стоял, спрятав свой окровавленный нож за спину и опустив голову на грудь.

Воцарилась неловкая тишина.

«Пропали!.. — думал Андронников. — Снова жалобу напишет. В тюрьму укатают или, в лучшем случае, из промхоза выгонят и оштрафуют тысчонок на десять. Что же делать, что? Стукнуть его, да и дело с концом, давно поперёк дороги стоит. Кто знать-то будет, мало ли что может с человеком в степи случиться. Неосторожность с ружьём. А может попробовать договориться, предложить ему третью часть мяса? Да едва ли пойдёт он на это. — И решил: —А всё равно, попробую. Откажется, тогда уж только один выход…» — И, овладев собой, Илья проговорил:

— И на твой пай хватит. Лось добрый…

— Что-о, на мой пай?.. — Иван бросил выразительный, полный ненависти, взгляд на Андронникова. Такой взгляд заставил бы содрогнуться любого закоренелого преступника. — Не выйдет, Илья! Не продаюсь, ворованный кусок мяса в горле застрянет.

— Ну, как знаешь. Была бы честь предложена. А между прочим, это всё остаётся между нами.

— Между вами может быть и остаётся, а между нами ничего общего нет.

Лицо Андронникова побагровело, глаза налились кровью, нервно задёргалось веко. Судорожно сжимая кулаки, он прохрипел: