На орловском направлении. Отыгрыш

Нагруженные лыковыми кузовами, сплетёнными ещё прадедами в годы помещичьей кабалы, и новомодными полотняными хозсумками, натянув одну поверх другой несколько одёжек — грех ведь бросать на поживу грабьармии купленное на премию к прошлому Дню Революции пальто с барашковым воротом, — уцепившись свободной рукой за детскую ладошку, шли женщины Кром по кривым улочкам. Как капли росы по листве цветка к стеблю, стекались к дороге на Орёл, объединяемые соседством, приятельством, да и попросту шапочным знакомством. Человеку в одиночку — худо. Вот и стремится он, оторванный от привычного обиталища, держаться за близкое ему или хотя бы за знакомое.

На весь поселок нашлось с полдюжины подвод, в которые было кого запрячь… без слёз и не глянешь! Гнали следом коровёнок, тащили в корзинах домашнюю птицу. Дети несли за пазухой своё мяучаще-лающее счастье… не оставлять же? Бобики покрупнее бежали следом. Табор цыганский, да и только!

Благо день выдался погожий, — утешали детишек бабы.

И только зябнущая и в безветрие беженка откуда-то с юга Марьяна то и дело поглядывала в небо.

— Ну чего ты, а?

— Гляжу, не летят ли… Слышу-то я плохо… с той ещё бомбёжки.

Пожалуй, только она и понимала, какое это счастье, что самолёты они увидели только возле Орла. И это были наши «уточки» и «кукурузники», нестройной стайкой идущие на юго-запад.

Вечером 2 октября секретарь райкома партии Зоя Трофимовна Криницына снова, в десятый, наверное, раз обошла село. Стучалась в каждую калитку, в каждую дверь, прислушивалась: откликнутся ли? Иногда, ещё на подходе, её встречал предупреждающий собачий лай: что бродишь? Что тебе, чужая, надо? Порой в ответ на зов опасливо выглядывала из дырки в заборе довольная и любопытная кошачья морда: что-то, конечно, происходит, и остерегаться надо, но псов, сердитых тёток и шкодливых пацанов хорошо так поубавилось, а мышей осталось в достатке, да и в доме есть чем безнаказанно поживиться… если эта вот не турнёт.

Но Криницыной дела нет до брошенной хозяевами живности. Она ищет людей: кто ещё остался? Чтобы снова и снова убеждать их уйти, объяснять, просить, увещевать, стыдить, совестить… Бывшая заведующая районной библиотекой, меньше года назад приехавшая в Кромы по распределению, может рассказывать о Толстом и Горьком так, как если бы жила рядом с ними долгие годы, и знает, как правильно заполнять библиотечные формуляры, но имеет весьма смутное представление о враге, только по газетам да сводкам Совинформбюро, и совсем никакого — о том, что будет дальше. А в секретарях она и вовсе без году неделя, в книгах не растолковано, как с людьми говорить, чтоб понимали. А совестить и вовсе неловко: Зое Трофимовне, которую многие до сих пор не то что за глаза — в глаза зовут Зосей, двадцать два года… будет через неделю. Из четверти сотни человек, оставшихся в Кромах, больше половины годится ей в родители, а то и в деды, остальные — дети от месяца до двенадцати лет.

— Да куда ж я пойду, Зосенька? У меня ж Егорка один только и остался, а он в пожарных… Вместе тогда и уйдем.

— Васятка у меня, Зой, простудился, ноги помочил… в эдакую-то погоду — и промочил! У-у-у, мало я тебя, оглоед, порола! В речку, небось лазал, да?.. Ты представь, Зой, ему дед мой, ну, свёкор, наплел, что винтовку с той ещё войны с собой нёс да не донёс, в речке утопил, не то в Кроме, не то в Недне, сам не помнит… У-у-у, хрыч старый, совсем из ума выжил!.. Зой, просквозит малого по дороге-то, у него с любой хворобы, ты же знаешь, две враз приключаются. Может, отлежится, завтра-послезавтра и тронемся. Чего тут до Орла-то идти?

— Зоя Трофимовна, а вы скажите товарищу Казакову, чтоб он меня в отряд, а? Ма, да кто маленький? Ты ж сама говорила, отец в двенадцать лет уже в Орле в ученье жил! Зоя Трофимовна, ну вы же партийный секретарь, если вы прикажете, вас точно послушаются!..

Кому и что она, Зося Криницына, может приказать? Катерине Семеновне, которая за три месяца войны на двух сыновей похоронки получила? Таиске, библиотекарше своей… так и раньше, в бытность свою заведующей, не отказывала, когда Васятка хворал, болезненный он у неё. Вовку, конечно, никто никуда не пустит, зато, может, хоть так упёртую его мамашу убедить удастся: как вы ни приглядывайте за пацаном, Раиса Митрофановна, хоть привязывайте его, он себе в голову вбил — точно на шоссе удерёт.

Семья Шиковых — мать, да бабка, да трое детишек — последние, кто ушел из Кром, аж утром четвёртого. До последнего держалась за дом и хозяйство твердолобая тётка Рая, по два раза на дню ходила к ней Зося… смех и грех — подметку с левой туфельки именно на её пороге и оставила. Поначалу даже и не заметила — слушала хозяйкины жалобы и давала сто первое, наверное, обещание ежедневно проведывать дом и проверять целостность замков — просто ноге стало зябко. Да маленькая Танюшка потянула за рукав:

— Теть Зось, а тебя скоро принц найдет, да? Ты потеряла, вот. Как Золушка…

— Во глупая! — насупился Вовка. — Какие при Советской власти принцы? Все принцы — они у этих… ин… им… у буржуев, короче!

Никакой принц Зосю, конечно, не нашел. Зато утром пятого, когда она, проклиная свою дурацкую честность, обходила дозором дом Шиковой, прибежал запыхавшийся милиционер Лёша Коростелев, на синей шинели — следы кое-как отчищенных рыжеватых пятен — земля тут глинистая, тяжёлая, вязкая.

— Зоя Трофимовна, там дети!.. — перевел дух. — На дороге. Детдом, что ли, я не понял… Откуда — не знаю. Куда — вроде как, в Орёл… — устало прислонился к столбику крыльца — Машина у них сломалась где-то возле Муханова, что ль… Как их сюда занесло — понятия не имею. Но замученные — жуть. Промокли, замерзли, есть хотят… Товарищ Казаков к вам послал. Говорит, гражданское население — это по вашей части.

С детьми Зося умеет говорить ещё хуже, чем со взрослыми, вот и глядит жалостливо на продрогшую стайку, жмущуюся к такой же растерянной воспитательнице. Грустно Криницыной. Грустно и совестно — не знает, чем их приободрить… ну не сводку же Совинформбюро вчерашнюю начать пересказывать! Им бы лучше — сказку. О том, что все и всегда заканчивается победой добра над злом, а временные трудности — они временные и есть. А ещё лучше — обогреть, переодеть в сухое, накормить, как-то успокоить… а дальше? Может, сперва в Орёл позвонить? Солнце, вон, в первый раз чуть не за двое суток проглянуло блеклое, как в пергидроле вымоченное. Если повезёт — до темноты успеют и не вымокнут по новой…

Пока она переживала, прикидывала, чиркала отсыревшими спичками и пачкалась в покрывающей изразцы копоти, пытаясь развести огонь в печи, на райкомовском пороге — как по щучьему веленью — почти одновременно появились Катерина Семеновна и учитель Пётр Гаврилович. Принесли кое-какую одежонку, одеяла, покрывала, полотенца, погнали малышню переодеваться, потом Гаврилыч затеял какую-то игру, на манер физзарядки, а тётя Катя тем временем нарезала ломтями каравай и положила на каждый ломоть по паре небольших картофелин.

И тут снаружи загудело. Зося сразу поняла — самолёт. Но почему-то вспомнилось о бормашинке зубного врача, даже зубы заныли.

Учитель подошел к окну, поглядел куда-то вверх и поплотней задёрнул пыльные шторы. Сказал одними губами:

— Не наш.

* * *

Никита Казаков, растянувшись на дощатой полке пропахшего кислой капустой погреба, который оборудовали — на всякий пожарный случай — под перевязочный пункт, в очередной раз пересчитывал, чем богаты. Думы множились, а с «тем и рады» по-прежнему ничего не выходило. Много ли навоюешь с эдаким количеством бойцов да эдаким вооружением?