На осколках цивилизации
Шрифт:
— Я точно знаю теперь, что ты Джон. Не удивляйся. Имя Анджелы Додсон может сказать тебе что-нибудь?
— Может, — для Джона встало всё на свои места, однако доверия к этому парню не прибавилось. Он теперь присел на матрасе и пристально смотрел прямо в глаза Тайлеру. Тот взгляда опускать не собирался.
— Стало быть, всё верно, — парень пригладил свои встопорщенные волосы и выдохнул. — Анджела кратко описала мне тебя. И прибавила, чтобы я помог тебе, чем смогу. Она почему-то предсказывала тебе несладкую жизнь. Впрочем, как и всем, оказавшимся в центре этой драмы.
— И чем же ты можешь мне помочь сейчас? Распилишь прутья, поможешь пройти через охрану и приведёшь к нормальным людям? — Джон понимал, что это звучало издевательски и как-то
— Этот план, конечно, слишком прямолинеен. Но я действительно предлагаю тебе сбежать. Если честно, я слышал краем уха, что люди на этом этаже остаются здесь и на шесть месяцев и даже дольше… Я не верю местным управленцам. А ты?
— Я вообще почти никому не верю. К тому же, откуда мне знать: вдруг тебя подослали те же самые местные управленцы, чтобы выяснить наши планы и сейчас напасть из-за угла? И оставить здесь уже действительно на полгода?
— Твоё дело, — Тайлер опустил голову. — Я просто предложил. К тому же, план почти идеальный, если хоть что-то нынче можно назвать идеальным. Это не банальное — отогнуть тот шатающийся прут и выбежать или своровать ключи, или сбежать во время прогулки. Всё это ведь бесполезно, ты и сам знаешь. Я и несколько человек готовились несколько дней, некоторые из них, кто сидел здесь дольше — вообще месяц. Всё хорошо подстроено. Если надумаешь, присоединяйся.
Конечно, соблазн бежать, ощутить хлёсткий ветер на лице, увидеть безграничное небо над головой, невообразимое, почти бесконечное пространство вокруг был велик. И разум под этим соблазном безусловно начинал отступать. Тайлер встал и вернулся в свою кровать. Его тёмный силуэт в предрассветных лучах мелко подрагивал во сне; да, желание вырваться из оков, не только тюремных, но и внеземных, возросло, особенно в этом месте, в этой чёрной квадратной коробке. Хотелось уже вдохнуть полной грудью, уехать подальше от этого города, где он и не только хлебнул довольно горя, зажить новой жизнью, похожей на тихий сон, и знать, что по крайней мере не так далеко, а вот тут, совсем под боком, живёт человек, которому на него не наплевать. Сейчас это звучало как далёкое, неисполнимое желание. Но достигли ли они предела страданий, после которого начинается нормальная жизнь?
Джон, понимая абсурдность и во много раз превышающее количество минусов сего деяния, чем плюсов, чувствовал, что нескольких часов подобных мыслей уже могли склонить его к побегу. Да, это очень липкое и тошнотворное чувство, возникающее даже у самого умного и сообразительного каторжника, который понимает, что бежать ему некуда и бежать ему никак. Но заронившееся зерно этой мысли, сдабриваемое людской злостью, равнодушием, давлением четырёх чёрных стен, однообразием и чувством куда-то уходящей впустую жизни, очень быстро взращивается до огромного растения с мощным корнем. И топор здравого рассудка, могущий разрубить это растение, превращается в маленькую пилочку. В общем, Джон ощущал то самое нездоровое качание маятника своей души из одной стороны, шепчущей ему не бежать, до другой, орущей скорее покинуть это гадючник. Интересно, где он остановится?
Он знал, что, скорее всего, Чес быстро загорится этой идеей. Сейчас этот парень — бомба замедленного действия (точнее, стал ею с некоторого времени); мысль о побеге, знал Джон, созрела у него давно, и стоит только внешним обстоятельствам дать хоть маленькую надежду, Чес вцепится в неё, как голодная кошка в колбасу. Ему можно простить: он всё-таки ещё только-только переступил грань совершеннолетия, не знает, что делать со своей жизнью, и готов бросаться на любые авантюры в поисках ответа. И если что-то сдавило его жизнь в крепких узлах, он будет бросаться в стороны, рвать их и пытаться вернуть самое дорогое, что есть в его этой самой жизни — свободу. Советоваться с ним означало точно согласиться на побег. А Джон пока сомневался, очень сомневался…
Вскоре
наступило утро; Чес проснулся как ни в чём ни бывало, хорошо отдохнувший и сразу заметивший, что с Джоном что-то не то. Тот ограничился тем, что сказал: «Я плохо спал». Вроде бы, на первое время Креймер поверил в это. После этого всех погнали умываться, потом — разливали завтрак. Начался обычный день. Мало кто догадывался, чем он закончится…***
— Знаешь, нам осталось просидеть здесь всего половину, — после обеда Джон всегда приходил и садился на кровать к Чесу. Он решил начать издалека, чтобы посмотреть, в каком настроении сейчас парнишка. Тот заметно напрягся, мелко качнул головой, на секунду задумался, а потом, опомнившись, быстро посмотрел в глаза Джону и закивал быстрее.
— Да-да, немного… — Джону потребовалось всего ничего, чтобы понять: Креймер готов сорваться в побег сию секунду, несмотря на те здравомыслящие вещи, которые он говорил в самом начале, когда их привели в камеру. Чес уже долгое время не принимал нужных ему лекарств, и это явно сказывалось на его психическом состоянии: в суждениях он был готов преувеличивать всё что угодно, менял идеи одну за другой, а глаза его горели тем самым опасным нездоровым блеском. В редкие минуты, когда их точно никто не мог слышать, он тихо-тихо признавался: «Наверное, Джон, тяжело тебе со мной. Я медленно схожу с ума. Я чувствую воспаление, растущее в моей душе… да-да, именно там, пусть и звучит банально. Поэтому я как бы вверяю свою жизнь тебе: пожалуйста, не дай мне наделать глупостей…». Каким-то таким был общий смысл этих откровений. В такие моменты на Креймере лица не было; Константин ненавидел это чувство, но ему становилось жаль его… Конечно, такое доверие льстило ему, но факт оставался нерадостным: Чес жутко страдал, хотя пытался не подавать виду.
— Ты же понимаешь, что мы, уже пройдя такой путь, не будем рисковать?.. — мягко начал Джон, взяв его холодную ладонь в свою сухую и горячую. Парень вздрогнул, но выражение лица сменил на каменное, беспристрастное.
— Эх, Джонни… я готов вырваться из этой клетки любой ценой. Эти стены давят на меня каждую секунду. Только ты не даёшь мне сойти с ума, — Чес внимательно глянул на него. — Если бы на горизонте появилась хоть какая-нибудь возможность… я бы использовал её.
— А я бы дождался окончания срока нашего ареста… — слегка сжав его ладонь, твёрдо проговорил Джон. — Потому что мы только глупо оттянем наш выход отсюда, если попробуем…
— Да-да… — снова это «Да-да», означавшее лишь одно: Чес, конечно, иного мнения. Но докапываться Джон никогда не любил, поэтому оставил всё как есть, подумав, что, может, он и зря волнуется: мечтать можно о чём угодно, да вот не всё из этого превратится в реальность. На улице мелко бренчал дождь, но тем не менее надзиратель по их этажу громко возвестил о том, что на прогулку надо быть готовым через пять минут. В общем, ничего особенного эта прогулка не представляла: тупое хождение по засыпанной песком площадке за зданием в окружении серого толстенного забора с густой шапкой колючих проводов над ним, уже давно скучавших по электричеству. Однако даже так перемахнуть через этот забор высотой три метра было нелегко, при этом не поранившись или не зацепившись за проволоку. Джон, несмотря на несколько оздоравливающий характер этих прогулок для Чеса, всё же недавно их разлюбил: они только разжигали в парне желание сбежать, подогревали его мысль увидеть, наконец, дальше этих стен.
Сегодня, ввиду мелкого моросящего дождика, почти не ощущаемого на коже, прогулку сократили с часа до половины. Чес ходил несколько понурый, накинув на себя капюшон уже изношенной грязной куртки; Джон подставлял голову прохладным каплям. Они ходили по полукругу около забора туда-сюда раз десять; вокруг них по площадке слонялись одинокие тёмные фигуры, бесформенные в своих тёплых покрывалах или куртках. Слышались чьи-то отдалённые слова, полные натянутого оптимизма, витал дым от наспех зажжённой сигареты, а под навесом скрывалось несколько десятков людей.