На осколках цивилизации

— Болтать решили? Молчать! Иначе до камеры живыми не доберётесь… Эй, Скотт, покарауль здесь, пока я этих отведу… — просьба была обращена к мужчине, что сидел недалеко от них за одним из выступов стены и поджидал убегающих жертв. — Стреляй через одного, как и договаривались.

У Джона внутри всё сжалось при мысли, что если бы они были теми самыми «через одного»… «Да Чесу крышу снесло… он реально не видит, в какую жопу мы могли попасть из-за его импульсивной идеи?». Надзиратель оказался Джону знаком, когда он поднялся с земли; через пару секунд он невольно узнал в нём надзирателя с их этажа. А тот, в свою очередь, узнал его.

— А-а… так вы ещё и мои? Ох я с вами разберусь, голубки… — смачно убыстряя их прикладом ружья, он повёл их к зданию. Джон чувствовал себя что-то около виновной собаки, которую нашли и собираются отхлестать дома за содеянное. У Чеса такое чувство наверняка было в два раза больше. Почти перед самым входом в тюрьму, когда они, уже измученные, морально вымотанные, оглушённые стрельбой и криками десятков прерванных жизней, бросали взгляды на мертвенно-серое здание, что скоро вновь примет их в свою память, Джон заметил знакомую худощавую фигуру у другого полюса, то есть места, где здание соприкасалось с ограждением. Уползая под вырытый давно ход под стеной, которую действительно от земли отделяло настолько приличное расстояние, что ребёнок мог с лёгкостью пролезть там, Тайлер на секунду остановился и оглянулся, проверяя, не заметили ли его, и тут увидел Джона. Пару секунд, пока перед Джоном не захлопнулась дверь, они смотрели друг на друга внимательно; Константину даже показалось, что он увидел в тех серых глазах жалость, которую ненавидел. Оттого Тайлер в его сердце оставил ещё более худший отпечаток, чем было…

Но думать об этом уже не было смысла; они совершили ужасный проступок, с точки зрения здешней власти они — рецидивисты. А рецидив во все времена ценился во сто крат хуже самого отвратительного преступления. Джон ступал по мрачным коридорам, изредка ощущая глухие удары холодного ружья у себя на спине; скоро она могла стать одним большим синяком. Но куда больнее становилось, когда в очень подозрительной для такого бунта тишине слышались приглушённые болезненные стоны Чеса, когда били его. Джон пытался поймать его взгляд, но парень упорно смотрел вниз, ещё наверняка пребывая в обиде.

Внутри почти везде пахло горелым, под потолком висела дымка. Редко слышались крики или бег, ещё реже — выстрел чьего-нибудь пистолета. Это значило, что щель, из которой бежали крысы с этого тонущего в мироздании корабля, была быстро и прочно залатана; а это значило, что впереди ещё целый срок, к которому радостно приплюсуют рецидив. Мечта Чеса о маленьком домике рядом с морем отодвинулась ещё дальше на несколько равных промежутков времени; всё это из-за их оплошности, медлительности, неосмотрительности и абсурда. Наверное, всё же в каждом заключённом сидит молодой Жан Вальжан, подталкивающий к побегу, пусть и по большому счёту провальному.

Джон удивился, когда их повели не вниз, а наверх. «Ого, мы пока ещё не сильно упали. Однако посмотрим, на сколько мы опустились». Оказалось, ни на сколько. Надзиратель, насвистывая гимн штатов, просто вернул их обратно на тот же этаж — вроде, четвёртый, Джон во второй раз сбился со счёту. Однако сразу же за радостью последовало гулкое, почти физически болезненное разочарование, отозвавшееся в области живота и грудной клетки. Приказав Чесу стоять на месте и не сметь даже громко дышать, надзиратель отпёр ключом их бывшую комнатушку, грубо толкнул Джона внутрь и закрыл; замок жалобно заскрипел, словно бы ему надоело работать здесь. Сквозь решётку Константин изумлённо глядел на Чеса, что исподлобья, но ещё избегая его глаза, взволнованно смотрел на дверцу, которая отделила его от Джона.

— Какого чёрта мы раздельно? — у Джона появилась кое-какая страшная догадка…

— Хрена ли ты свой рот разинул? — гаркнул на него надзиратель и резко вдарил прикладом по прутьям, чем заставил вздрогнуть их обоих. — Нет, после побега только так: вдруг ещё гениальный план придумаете? Завтра вам, обоим гандонам, зачитают окончательный приговор. Обычно таких неудачников во всём за рецидив засаживают ещё на полтора срока от предыдущего. Так что ожидайте, ублюдки… а ты за мной ступай! — вновь приложившись автоматом по опешившему Чесу, что до последнего не хотел отворачиваться от Джона, надзиратель повёл его к противоположной стороне.

Открыв камеру немного правее от Джона впереди, он впихнул туда также Креймера и, захлопнув, усмехнулся и пошёл к лестницам — добывать других жертв. На этом этаже сбежало, судя по всему, немного; заключённые с интересом наблюдали сцену, а после разошлись, и вновь повис гул, несмотря на частые окрики пробегающих по лестничным площадкам охранников. Джон без сил опустился на пол и, взявшись за погнутый прут, посмотрел направо, где в вечном сумраке едва разглядел бледное лицо напарника, что, как приведение, немного покачиваясь (то ли дрожа), держался за дверцу. Он смотрел на него, малость испуганно, больше — вопросительно. Он спрашивал: «Как нам выбираться из дерьма, в котором по большей части виноват я? Ну и… забудь те слова». По крайней мере, Джон хотел так думать о том, что значил этот взгляд.

Но за одним разочарованием последовало другое, вызванное цепной реакцией разочарований, известной в мире как теория снежного кома. Джон заметил за Чесом какие-то движения, потом в общем шуме, старательно прислушавшись, вычленил несколько слов: «Ого, да нам новенького подкинули…». Константин понял одну неприятную вещь: соседи. Об этом он и не подумал, хотя это вполне логично следовало из того, что их разъединили. В таких случаях соседи ничего хорошего предвещать не могли. Чес, услыхав обращение к себе, обернулся и почти исчез в темноте. Начался какой-то вполне логичный разговор с разъяснением местных идиотских правил и законов. Джон слышал насмешливую, грубую интонацию собеседников и тихую, но явно несогласную — Чеса. «Надеюсь, он сильно не глупит…». Нехорошее предчувствие гулко заклокотало в его душе; конечно, сожаления о содеянном были ужасно банальны, но Джона не покидали эти тошнотворные мысли. Наконец, пускай и на повышенных тонах, разговор окончился. Креймер, нахохлившись, брякнулся около стены прямо на пол; лицо его было хмуро, взгляд метал недовольные молнии. Джон, как мысленно и даже немного шёпотом ни просил его повернуться к нему, так и не сумел взглянуть ему в глаза, чтобы хоть немного поддержать. С тех пор Константин большую часть времени проводил рядом с решёткой, прислушиваясь к той камере и вычленяя пошловатые разговоры двух или трёх каторжников и не желая слышать там голос Чеса — пусть сидит как можно тише. Даже сдёрнул с лежанки Тайлера матрас и бросил на пол — так было лучше держаться на своём посту.

Джон и вправду волновался за паренька: нужна была лишь малейшая причина, чтобы заставить тех мразей развязать побоище. А Чес без труда мог вывернуть причину и побольше — вот за что боялся Джон. Нет, конечно, Креймер не глупый импульсивный мальчишка уже давно, но в крайне экстремальных случаях, да ещё и без лекарств такой долгий срок, ему могло снести крышу. И Джон понимал, как сильно снесёт крышу уже ему, если на пареньке будет хоть царапина, оставленная этими каторжниками. Может быть, и следовало задуматься о таком варианте событий, но Джон не хотел думать о том, что предпримет тогда. Он оставил всё на волю случая; а воля случая ведь позаботится, так?

В мучительном ожидании и подслушивании, из-за которых, как ему казалось, его слух навострился в разы, Джон провёл часы до ужина и всё пытался уловить взгляд Чеса, но видел лишь только край его куртки или штанину. Все его попытки подслушать разговоры были тщетны до безобразия; он надеялся услыхать теперь разве что громкую перебранку. Но даже заметив её, всё равно не было никакого шанса вмешаться туда… а звать надзирателя равно крику в пустоту — большую часть времени его здесь не было.

Подали ужин, потом время стало близиться ко сну; в огромных тёмных коридорах утихали понемногу посредственные разговоры заключённых; в конце концов пришёл надзиратель, гаркнул про начало сна и набросил на два боковых окна плотную ткань, оставив освещёнными пролёты лестниц, и затушил светильники, расположенные на стенах: они давали полусумрак, из-за которого этого место напоминало гробницу фараона. Конечно, тихий говор не утихал ещё до полпервого ночи, несмотря на то, что поначалу все строго затыкались, боясь гнева надзирателя, что каждый раз направлялся к столу, складывал свои вещи и, немного походя между камер, направлялся к себе. Джон стал прислушиваться, понимая, что навряд ли спокойно будет спать эту и остальные ночи, если всё так и дальше пойдёт. Он так и лёг на матрас на полу и повернулся направо, чтобы пытаться разглядеть камеру напротив, ещё больше утонувшую в темноте. Увы, даже если бы там что-то и происходило, этого нельзя было бы разобрать…

========== Глава 26. На дне во всех смыслах. ==========

— Некоторые мгновения имеют привкус вечности.

«Встретиться вновь» Марк Леви ©.

Джон прогонял полудрёму и уже во всех мелких шорохах ему чудилась опасность для Чеса. Однако, когда уже казалось, что это всё дикая паранойя, Константин действительно услыхал живо отозвавшийся в голове голос Чеса: «Какого хрена? Это же моя лежанка!». Далее послышался ответ, Джон его не расслышал, потом снова что-то заговорил Чес. Константин приподнялся с места и, взявшись рукой за поломанный прут, буквально обратился весь в слух. Голоса постепенно повышались, теперь стало слышно почти всё.