На проклятом пути Великого Шута

— Ну и где финал? Чем все кончилось?

— Он ее убил.

— Что? Только не говори, что собираешься испортить такую хорошую пьесу банальной сценой ревности! — возмутился Ринтил, всплеснув руками. — Еще чего не хватало! Что это за фокусы такие, Арталион?

— Не собираюсь, — Арталион откинулся в кресле назад, и в полусумраке ярко взблеснули его зеленые глаза. Едва заметная улыбка — довольно невеселая, надо сказать — осветила безвозрастные черты лица актера: резкие, но благородно-правильные. — И даже вульгарным предательством — тоже. Ничего подобного между ними не было — хотя иногда они весьма бурно ссорились… мирились, надо сказать, тоже бурно, не без того.

— Но все-таки — убил?

— Да. Он не мог поступить иначе, вот и все.

Ринтил пытливо взглянул в лицо актера, словно ища ответ на так и не заданный вопрос. Потом положил запись между ними, сцепил пальцы в замок перед лицом и проговорил:

— Это талантливо написано, и сюжет… ты знаешь, не то чтобы оригинален, но весьма и весьма неплох. Гордость против гордости, отчаянная юная воительница и благородный, надменный правитель…

— А также исключительно беспечный и самовлюбленный, хоть и везучий. И ловкий — до определенной степени. А впрочем, какое-то время абсолютно, незамутненно счастливый этим фактом. Это-то его и погубило, — отозвался Арталион, уже без тени прежней улыбки.

— И вся эта политика и любовь в диком смешении — как минимум, вышло небезынтересно, — задумчиво продолжил Ринтил. — Это можно очень красиво поставить на сцене, может, не целиком, но… Мы могли бы включить несколько сцен, допустим, в одну из крупных пьес, как в истории о Падении авторства Урсилласа — для усиления эффекта. Но нельзя же играть, не зная настоящего финала!

— Ты его знаешь, айтар, — Арталион чуть качнул головой, отвечая на тот самый вопрос. — Ведь у нас все вплетают части своих историй в разные выступления — там сцена, там монолог, там сражение или видение… так обычно и бывает, я прав?

— Да. До тех пор, пока они не перемешаются настолько, что не превратятся в отдельные сказания, уже не имеющие отношения к тем, о ком они были изначально, — медленно кивнул Мастер Труппы, понимая: ответ он получил. Да, это была собственная история Арталиона — ибо лорда дома Лаэтрис звали именно так, да и все прочие имена он и не стал менять.

Эту пьесу действительно было не испортить банальностью вроде ревности или предательства возлюбленной — просто потому что их и не было.

Арталион тоже чуть наклонил голову, как бы давая понять, что он действительно хочет вплести эту частицу судьбы в общий сюжет. Вдернуть еще одну яркую нить в полотно Танца — вечного танца Детей Цегораха, чтобы расстаться с нею, но при этом никогда не терять из виду. Раствориться самому в яркой круговерти всполохов арлекиньего домино, потом собрать историю по осколкам заново — и отпустить ее в свободный полет.

Чтобы написать что-то подобное, нужно пылать всем своим существом изнутри горячее, чем любой колдовской самоцвет, и лишь арлекины знают, каково это; потому что неизбежная рана в душе, что приводит любого из эльдаров на путь Бесконечного Танца, никогда не закрывается по-настоящему. Ни туманом времени, ни песком памяти ее не затягивает до конца — пролитая кровь будет гореть ярким пламенем, и вырванное заживо собственным руками из груди сердце будет сиять ярче любого камня души. Именно поэтому ни один арлекин не носит Слезу Иши — они им просто не нужны. И именно это безмолвное пламя горящего сердца видит и Смеющийся Бог. И ради его бесплотной улыбки танец продолжится — вечно, ибо таков и есть путь служения имени Великого Шута. Однажды это сияние душ осветит новый путь для всего народа — эта вера и ведет Танцоров вперед. Что еще нужно тому, чья жизнь обернулась незримым ветром? Пожалуй, больше и желать нечего.

Дополнительные материалы

художник — Э. Кинвейл

художник — Э. Кинвейл