На санях

Одета Настя была тоже во что-то особенное, жемчужно-переливчатое, длинное, но взгляд так примагнитился к ее лицу, что смотреть на платье не хотелось.

— Привет, Марк. Я уж боялась, ты заблудился. Заходи, что ты встал?

Он перешагнул через порог.

— С днем рождения. Я все-таки принес тебе подарок. Совсем маленький.

Она оглянулась туда, откуда доносилась музыка.

— Тогда вручай здесь. А то я предупредила всех строго-настрого: никаких подарков, головы поотрываю. Никто и не принес. Тебе тоже не стоило.

Но смотрела на бархатный мешочек, который он ей вручил, с любопытством.

Пока достает, Марк быстро сдернул свое непрезентабельное пальто (шапку еще перед подъездом сунул в портфель), повесил на вешалку. Там было несколько дубленок, что-то кожаное, царственным порфиром краснела «аляска» Богоявленского.

— Ой, что это? Мундштук?

— Да. Принадлежал моему деду Панкрату Рогачову. Ты ведь им интересуешься. Будешь курить — считай, что вдыхаешь дым истории, — произнес он заранее придуманную фразу. — Из этой трубочки дед пускал табачные клубы в нос самому Дзержинскому.

Дзержинского приплел, чтоб дать понять: мы, Рогачовы, тоже имеем чекистское прошлое.

Прибавил:

— Твой отец, оказывается, знаком с моим. Сам сказал, только что.

— Да, дедушка рассказывал, что Панкрат Евтихьевич Рогачов был правой рукой Дзержинского, — огорошила его Настя, почтительно глядя на янтарную штучку. Реплика про знакомство отца с отчимом ее, кажется, не заинтересовала.

Положила мундштук обратно в мешочек.

— Слушай, спасибо, но я такой подарок принять не могу. Это же семейная реликвия. И потом я не курю. Мама говорит, что курящая девушка — это вульгарно. Не выносит табачного дыма. Папу с его трубкой гоняет на черную лестницу. И тебе тоже придется. Пойдем, покажу где это.

Она повела его широченным коридором вглубь квартиры.

— Все там. — Кивнула на приоткрытую дверь, где шумели голоса. — Раньше это у нас была кухня, а здесь (показала на стену) была комната Димы, моего старшего брата. Когда он женился, мама устроила ремонт. Дверь заделали, комнату соединили с кухней, и получилась гостиная… Слева — папин кабинет… Тут родительская спальня, она же мамина комната. А здесь моя светелка.

— Покажешь?

— Нет, там кавардак, всюду туалеты разбросаны. Долго выбирала, что надеть, — засмеялась Настя.

Словно гостья из другой эпохи, подумал Марк. «Кавардак». Обычная герла сказала бы «бардак», а то и «срач». И не «туалеты», а «тряпье» или «шмотье».

Таких огромных квартир он не видывал. Даже у Гриваса, который живет в высотке на Площади Восстания, и то меньше. Сколько же здесь метров?

— Вот здесь можно курить.

Настя открыла дверь в конце коридора. Перила, к ним прикреплена пестрая жестяная банка из-под чего-то иностранного.

Надо же, черная лестница. Такие предназначались для прислуги, чтоб не пользовалась парадным входом. У Бляхиных тоже наверняка есть какая-нибудь домработница — нет, подымай выше, горничная. Невозможно представить Ирину Анатольевну моющую пол или развешивающую белье.

— Уборная — вон там, рядом с ванной.

Как просто, естественно она это сказала. Другая изобразила бы смущение или, наоборот, выразилась бы как-нибудь игриво.

— Ну, пойдем к нашим. Я скажу, кто ты, а потом сам со всеми познакомишься.

Марк внутренне подобрался. Осмотр квартиры произвел на него гнетущее впечатление. Это был мир, в котором разночинцам вроде него не место. А рядом с Настей он ощущал себя каким-то титулярным советником из романса. Он робко в любви объяснился, она прогнала его прочь. Сейчас войдешь — и уставятся все эти мажоры, вмиг срисуют по одежде, что он собою представляет, копеечный пижон в румынском кримплене. Хоть бы там был полумрак…

Зараза. В комнате горел довольно яркий свет, и не от люстры, а светился периметр всего потолка — в американском фильме такое было. И всё помещение устроено по-заграничному: с одной стороны деревянная кухонная стенка, параллельно ей барная стойка, на ней накрыт фуршет, а вся остальная часть большущей комнаты — кресла, диваны, два журнальных столика. В углу охрененный музыкальный центр, мигает разноцветными огоньками, из стереоколонок мурлычат «Битлз».

Но интерьер Марк срисовал неотчетливо, его можно рассмотреть и потом. Главное — что тут за контингент.

Все синие и голубые, в фирменных джинах, двое в замше, один вообще в лайковом пиджаке. На подоконнике Сова в офигенной джинсовой жилетке, сделал рукой «хай». Остальные незнакомые. Три парня, пятеро девиц.

— Это Марк, — сказала Настя. — Теперь все в сборе. Дим, открывай шампанское и произноси речь. Сестра я тебе или кто? А потом сразу перейдем от официальной части к песням и пляскам.

Вот он, настоящий аристократизм, подумал Марк. Почувствовала, что меня в незнакомой компании корежит, и сразу вывела из-под прожектора. А еще она единственная здесь не в джинсe. В своем длинном жемчужном платье похожа на королеву.

Парень в сверкающем кожаном пиджаке выглядел самым старшим, лет двадцати пяти.

— Люсьен, ты на разливе, — сказал он сидевшей рядом телке, тоже на возрасте, очень нехило одетой. На джинсах вышиты цветы — такое в «Березе» не купишь.

Хлоп, хлоп! В ловких руках одна за другой открылись две бутылки. Люсьен разливала шампанское по десяти бокалам.

Марк поручкался с Совой.

— Это Настькин фрер, — шепнул тот. — Работает во Внешторге, по нефтянке. А его мадам — дочка завсектора ЦК. В отпуск приехали, из арабских Эмиратов.

— Ясно. Остальные кто?

— Две ее институтские подружки — вон та сисястая и страхолюдина. Толстый в «райфле» тоже инъязовский. Они его зовут Божок, у него фамилия Божко. Он мне не конкурент. Со страхолюдиной кадрится. Ну и вообще. Вроде Фреда, фигароздесь-фигаротам. Польская группа. — Богоявлянский презрительно скривился. — На диване — школьные френдyшки. Советую взять на прицел кого-то из них. Обе, сам видишь, на мордалитет вполне себе. И упакованы по люксу. Анкетные данные пока не установил, но сто пудов какие-то инфанты. У них, в Седьмой английской, пролетариата не водится. Сисястая, конечно, тоже ничего, хотя вряд ли голубых кровей — батничек стремноватый. Но, как гласит русская народная мудрость: етиться — сгодится. У меня план такой. Когда погасят свет, начнутся танцы-обжиманцы, возьму принцессу за жабры. Пора. И ты, Маркс, давай не теряйся.

«Да ты похоже меня от Насти отруливаешь, советчик хренов. Насторожился, что она на день рождения пригласила и что долго по квартире водила», — подумал Марк. Мысль была лестная.

Все собрались у стойки, взяли бокалы. Марк цапнул бутербродик: слой сыра, слой салями, сверху оливка, и воткнута деревянная палочка. Называется «канапе», шик! В институте ничего не жрал, живот подвело.

— Обожаемая сестренция, — сказал старший брат, обхватив Настю за плечо. — Ты стала совсем большая. Двадцать один год — это уже настоящее совершеннолетие, даже у нас в Объединенных Арабских Эмиратах. Девице знатного рода по такому случаю дарят белую верблюдицу. Тебе, как ты знаешь, наш благородный родитель, да хранит его Аллах, тоже обещает подарить верблюдицу на окончание института — уж сама выберешь, какого цвета…