На седьмой день: рассказы
Шрифт:
– Как дела, Гомерушка, – спросили они. – Что-то ты такой молчаливый. А ну посмейся...
– Не до смеху уж мне, дорогие мои домочадцы, – угрюмо отвечал Гомер. – Из чужой и далекой страны вчера путников я привечал. Попросились ко мне на ночлег. Молока вместе с мясом поесть отказались и, сильно картавя, сидели. А потом пойло жуткое дали мне выпить они. И вот я ослеп, так чего же мне, право, смеяться?
Облегченно вздохнули сельчане и по разным делам поспешили. А Гомер в рваной тунике какую-то лиру схватил и громко запел:
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный который ахеянам тысячи бедствий соделал:
Многие
В мрачный Аид и самих распростер их в корысть
плотоядным
Птицам окрестным и псам
(совершалася Зевсова воля)…
– Час от часу не легче, – шептались коварные односельчане. – Сначала ржал как конь, теперь песни орет. Давай-ка мы его спровадим. И выгнали несчастного слепого.
И пошел слепой Гомер со своею лирой по Пелопоннесу. То тут то там раздавались его истошные вопли:
Если соделалось так, – без сомнения, мне то угодно!
Ты же безмолвно сиди и глаголам моим повинуйся!
Или тебе не помогут все божества на Олимпе,
Если, восстав, наложу на себя необорные руки...
«Сумасшедший, – думали древние греки, – пшел отсюда».
Так Гомер ходил по Греции до самой старости, спотыкаясь и прихрамывая. К нему привыкли и даже подкармливали. За это время он сочинил «Илиаду», «Одиссею» и «Сказку о коварных евреях», которая начиналась так: «О, не ходите, вы, дети Эллады, на землю евреев гулять...»
В противовес расхожим домыслам, сфабрикованным евреями, согласно которым Гомер не мог писать, поскольку был слеп, великая древнегреческая жертва Сиона овладела ремеслом каменотеса и долбила свои тексты на каждом более-менее подходящем валуне.
Незадолго до смерти Гомер пришел в Афины и громогласно заявил: «Время собирать камни». Все, что оставалось сделать древним грекам после внезапной смерти Гомера, наступившей в результате инсульта по поводу в очередной раз потерянной лиры, это пройти маршрутами поэта и перетащить все валуны в одно место. Так возник Парфенон.
Спустя много лет Грецию посетил еврейский поэт Самуил Маршак, укравший камень с началом «Сказки о коварных евреях» про детей, которым не рекомендовалось ходить гулять на землю Израилеву. Он продал эту фразу Бабелю (не Михаилу, которого больше знают чикагцы и москвичи, а Исааку) – за десять рублей. И. Бабель перепродал ее И. Ильфу за пятнадцать. И. Ильф попробовал перепродать ее Е. Петрову за двадцать, но русский Петров был не дурак и сторговался на девятнадцати. Потом фразой торговали И. Эренбург, О. Мандельштам, Б. Пастернак и О. Брик. Пока Брик пытался перепродать фразу в столовой Моссолита, Маяковский увел у него жену Лилю. Раздосадованный Брик вдул фразу про детей обрусевшему немцу Чуковскому за двести двадцать пять рублей, но в итоге Чуковский не прогадал, потому что написал сказку про врача-вредителя Айболитмана и получил хороший гонорар. И все советские люди прочитали эту сказку. А потом ее прочитали все дети всех советских детей. И дети этих детей. И уже никто не помнил, кто именно написал начало. Потому что Гомера советские люди не любили, ошибочно считая его бухарским евреем.
Вполне возможно, это произошло из-за нашумевшей истории про родину Гомера. Доподлинно известно, что семь греческих городов оспаривали в свое время право называться родиной Гомера. А выиграл этот спор Тель-Авив. И это очень, конечно, жалко, потому что вечно евреи выигрывают чужое и там, где проигрывают все остальные.
Глава 6. ПЕСНЯ О ФЕРМОПИЛАХ
Весной 480 года до нашей эры персидский царь Ксеркс
серьезно задумался. Сутками сидел он в шатре и смотрел на танец нумидийских всадников. Изможденные всадники падали замертво, на их места заступали новые, и потом они тоже падали замертво от усталости. А Ксеркс все смотрел и думал. Когда упал и умер тысячный нумидийский всадник, Ксеркс проворно поднялся и сказал:– Объявляю войну апартеиду. Выступаем утром.
– Но сейчас утро, мой повелитель, – сказала царю Персии жена его, иудейка Эсфирь.
– Сейчас и выступим, – ответил Ксеркс. – Призови братьев своих.
– У них отсрочка от призыва, муж мой! Ты сам ее выдал четыре луны назад.
– Отсрочка истекла. Мне нужны братья твои, иудеи.
И явились к персидскому царю иудейские братья ее. И сказали так:
– Если ты, всесильный, решил завоевать апартеид, то нам неведомо, что это такое. Но если же Грецию решишь завоевать ты, то мы поможем тебе. Обещай лишь, что позволишь разграбить храм Афины Паллады и споить надменных ахейцев, которые пользовались нашими деньгами столько долгих веков и не выплатили ни пенни по задолженностям. Кстати, и ты не совсем аккуратен в расчетах.
– Ладно, ладно, – миролюбиво сказал Ксеркс. – Греки – ваши. Мне же главное – кого-нибудь победить...
И тогда коварные евреи пошли в Афины, и сказали они:
– Как ныне сбирается царь Персии Ксеркс войной против мирных ахейцев. Их села и нивы без всяких причин обречь разграбленью с пожаром. Но мы вам поможем, потомки Богов, разбить ненавистного Ксеркса. За то мы попросим всего ничего: казну его, земли и персов...
– Что мы должны делать? – немедленно спросили ошарашенные известием афиняне.
– Вы – вообще ничего, – сказали евреи. – Продолжайте философствовать. Просто пошлите гонца в Спарту и попросите тамошнего царя Леонида подойти через две недели к Фермопильскому ущелью. Его там встретят.
После этого иудеи, столкнув лбами два достойнейших народа, как всегда, скрылись, а в дальнейшем только подстрекали, провоцировали и всячески раздували пожар страшной войны.
Греки послали гонца в Спарту. Леониду делали педикюр молодые илоты. Гонец лаконично, что было свойственно древним грекам, изложил суть дела. Умиравший от безделья Леонид тут же согласился сходить в командировку к Фермопилам.
– А можно я все-таки не один, а с ребятами? – спросил Леонид. – Скучно одному...
– На этот счет у меня нет никаких указаний, – ответил гонец. – Просили вас, а уж вы решайте, пойдете один или с вашими мальчиками.
– Передай, противный, что я пойду с друзьями... – сказал Леонид.
Леонид прихватил с собой самых близких друзей, а их у него было 299 человек, и они, взяв на всякий случай щиты, луки, копья и дротики, отправились в путь.
Тем временем Ксеркс пересек Геллеспонт и по дюнам устремился в Грецию, а его флот сопровождал армию вдоль побережья. Древнегреческий историк Геродот указывает, что флот Ксеркса состоял из тысячи двухсот семи триер, из которых четыреста кораблей предоставили финикийцы, триста – египтяне, а остальные шли под флагом Эстонии. Почему армия персов пришла пешком к Фермопилам на шестнадцать дней раньше флота, хотя стартовали они вместе – неизвестно, но то, что там не обошлось без участия евреев – шкиперов, лоцманов и боцманов – это точно.
Ну а триста спартанцев разбили симпатичные шатры у входа в Фермопильское ущелье. Проход в него был столь узок, что склонные к походной жизни спартанцы без конца похабно шутили по этому поводу. Они покрасили шатры во всякие радужные цвета и стали отдыхать.
– Леонид, это была чудесная идея устроить здесь пикничок, – кричали царю наперсники. – Жизнь хороша, Ленчик!
– Нравится пикничок? Новая жизнь! – откликался царь. – Гуляем, голубчики мои...
В один из недушных вечеров в лагерь пришла делегация от Ксеркса. Спартанцы приняли их радушно и предложили партию в пляжный волейбол. Но грубые персы, наученные иудеями, грубо сказали: