На сердце без тебя метель...

— Ненавижу смотреть снизу вверх! — улыбнулся он Лизе знакомой очаровательной улыбкой, и тут же едва успел отступить на шаг в удивлении, когда она с размаху стукнула его в плечо.

Он не узнавал ее в последние дни. Куда делась та милая, наивная девочка, которой он был представлен на танцевальном вечере в одном имении, куда занесла его нелегкая? Она изменилась, стала такой непривычной… иной…

Невольно вспомнился разговор tous le trois^[104] в курительной пару дней назад. Говорили о гостьях Заозерного. Василь тогда решил пошутить, мол, «мадам Вдовина спит и видит тебя, Alexandre, своим gendre^[105]».

— Неужто не понимаешь, что ты сам даешь повод к тому? — отчего-то поддержал его Борис, уже наслышанный о визите на псарню и о том безрассудном решении, что принял Дмитриевский. — Что за игру ты затеял с этими дамами? Знаю, тебе скучно в Заозерном, но изволь понять, что провинция имеет отличия от столицы, и что там норма — здесь… из ряда вон!

— Mademoiselle сродни маленькой chatonne^[106], которая до сего дня зависима от матери-кошки. Мила, наивна, а прелестью ласкает взор, — тем временем продолжил Василь. — Грешно обижать малого… Хочешь обидеть — играй с кошкой, но котенок…

— Она далеко не милая кошечка, коей, может, и видится вам со стороны, — возразил Александр, до того молчаливо выслушивающий нападки своих собеседников. — За детским наивным личиком скрывается дикая кошка, что может и ласковой быть, коли понадобится, и коготки выпустить. Ты ошибаешься, mon cher, называя ее chatonne. А ты, mon ami, неужто вправду решил, что я не понимаю разницы меж провинцией и столицей, меж людьми разного склада? И неужто решил, что могу зло с умыслом нанести?

— Знать, нынче только по добру творишь? — с иронией в голосе переспросил Борис.

— Qui sait^[107], — отозвался Александр. — Qui sait…

Василь с легкой усмешкой покачал головой, но промолчал.

И вот нынче на этой заснеженной поляне правдивость слов Александра подтверждалась. Мужчина понимал, что держит в своих руках не покорную и робкую барышню. Перед ним была воистину дикая кошка, разъяренная и… опасная?

— Отпустите меня сию же минуту! — глаза Лизы горели огнем, и он мог поклясться, что такая она привлекала его еще больше. Сломать бы этот барьер, который она ставила меж ними безмолвно, переломить ее неприязнь, заставить забыть о злости… Каково это — целовать губы, когда они так и норовят укусить? Когда надо ждать подвоха каждую минуту? Опасность всегда возбуждает, вот и нынче разве ж можно не поддаться такому искусу.

Оказалось, Лиза хорошо успела изучить его за эти дни. Научилась распознавать по мимике лица и выражению глаз, что за мысли бродят у него в голове. Потому и успела уклониться прежде, чем он сумел поймать в плен ее губы. «А ведь когда-то сама подставляла их под мои поцелуи», — с горечью отметил он.

— Не смейте, прошу вас, — девушка храбрилась, как обычно. Но он не стал настаивать, пожалев ее, видя, что она готова расплакаться от собственного бессилия перед ним и его силой. Только скользнул губами по нежной коже ее щеки, прохладной от мороза, вдохнул легкий аромат ее волос, от которого почему-то стали такими слабыми колени. Захотелось запустить пальцы в эти локоны, сжать ладонью шею и терзать ее губы глубокими поцелуями, которых он никогда не позволял себе ранее, зная, к каким последствиям могут привести такие ласки.

— Не надо слез, — он смахнул большим пальцем каплю, что помимо воли сорвалась с ее ресниц и покатилась по щеке.

— Вас трогают мои слезы? Неужто? Я полагала, вам нет до них дела…

— Не надо, — произнес мужчина, едва не поморщившись от резкости голоса Лизы. Этот тон совсем не подходил ее наружности, по его мнению. — Мне не по душе видеть твои слезы, и ты прекрасно знаешь это.

Интимное «ты» вмиг стерло границы. На поляне снова стояли те, кто когда-то встретились взглядами на танцевальном вечере. И каждый вспомнил о тех минутах редкой близости, что была меж ними — прикосновения и взоры украдкой, дежурства под ее окном каждый день после полудня. И о том, что могло бы быть.

— Слезы не помогли, как мы оба знаем, когда я уговаривала тебя оставить затею с санями, — Лиза вспомнила невероятный по силе ужас, который пережила, когда ее выбрасывало на снег. И ту слепящую ярость, что раздирала ей грудь после, когда сидела на пустынной дороге.

Захотелось, как тогда, вцепиться в это лицо ногтями, оставляя глубокие царапины. Причиняя боль, которая до сих пор не утихла в ней. Пусть он тоже мучается! Если не от душевной боли, то от физической.

Это желание было настолько сильным, что закружилась голова, а пальцы шевельнулись сами собой. И она в который раз удивилась глубине чувств к этому человеку. И тому, что до сих пор ее бедное сердце так стучит в его присутствии…

— Я умоляла тебя не делать этого. Просила пожалеть меня и ее. Но что тебе до нас? Ты же только одного желаешь, — а потом добавила резко и отрывисто, подавляя горечь, что ранее звучала в голосе: — Письмо! Отдай мне его!

— Неужто ты приехала сюда ради письма и только? — ему хотелось встряхнуть ее, схватив за локти. Быть может, тогда из какого-то темного угла и выйдет на свободу прежнее чувство, что она питала к нему? Он ведь знал… знал, что она любит его! — Я схожу с ума, когда вижу вас в одной комнате…. И подумать о том, что возможно впереди… Сущая мука! Лиза!

Сердце дрогнуло при этом стоне, а сама она так и качнулась ему навстречу, обхватила ладонями его лицо.

— Тогда увези меня отсюда! Тотчас же! Обвенчаемся в ближайшем селе, и никто нам не указ. Еще можно… еще можно…

Лиза увидела в его глазах свет, вспыхнувший при этих словах, и поняла, что действительно все возможно. Уехать прочь из этого имения, стать под венцы с тем, кого когда-то выбрало сердце, так бешено колотящееся сейчас в груди, и вернуться сюда под защитой его имени. И тогда никто, даже этот terrible homme…

Издали снова донесся звук рожка, и они оба в тот же миг резко отпрянули друг от друга, пряча глаза. Он — потому что вмиг протрезвел от минутного помешательства, когда готов был забыть обо всем на свете и уступить ее мольбам. Она — потому что испугалась невольного вторжения в ее мысли Дмитриевского.

— Письмо, — мужчина протянул Лизе аккуратно сложенную бумагу. Она тут же спрятала послание за ворот жакета, быстро расстегнув пару верхних пуговиц. И только после заметила его пристальный взгляд на обнажившуюся при том шею.

— Ma bien-aim'ee, — позвал он ее, и она смело шагнула к нему, сама не понимая, что делает. Хотелось, чтобы он поцеловал ее, мягко и едва касаясь губ, как целовал прежде. А еще Лиза вдруг подумала, что в последнее время была слишком холодна с ним и не единого раза не попыталась заставить его переменить принятое когда-то решение.

— Я люблю тебя, — прошептала Лиза и удивилась, что не ощутила при этом прежней теплоты в сердце. Словно по привычке сорвалось признание с губ и только.

— Я уезжаю после Масленичной недели, — этими словами он ударил ее наотмашь. Даже дыхание перехватило от боли, которой кольнуло каждое из них. — Я не волен дольше оставаться здесь — сами понимаете, мое положение не таково… Мой человек по-прежнему в Заозерном, так что вы не останетесь без защиты. Я буду писать к вам. Письма будут оставлять для вас на том же месте.